Ссылка для цитирования: Вартанова Е.Л. Цифровой капитал как гибридный капитал: к вопросу о новых концепциях медиаисследований // Меди@льманах. 2021. № 4. С. 8–19. DOI: 10.30547/mediaalmanah.4.2021.819
DOI: 10.30547/mediaalmanah.4.2021.819© Вартанова Елена Леонидовна
главный редактор журнала «МедиаАльманах», академик РАО, профессор, доктор филологических наук, декан факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, заведующая кафедрой теории и экономики СМИ факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), eva@smi.msu.ru
Современная эпоха отличается высокими темпами цифровизации всех сфер общественной жизни, при этом воздействие цифровых медиакоммуникаций на функционирование социальных институтов и индивидуальные практики только усиливается (Lindgren, 2017). В числе последствий, которые проявляются в сфере медиа, – увеличение объемов доступного аудитории контента и времени, которое аудитория проводит со СМИ, диверсификация запросов на новости и развлечения, становление новой – цифровой – культуры коммуникации и медиапотребления (Кастельс, 2016; Дунас, Вартанов, Кульчицкая, Салихова и др., 2019).
Однако несмотря на то, что информационно-коммуникационные технологии совершенствуют производство, ускоряют экономическое развитие, делают политику и культуру доступнее и прозрачнее, они не только не устраняют проблемы предыдущих лет, но и создают новые, для преодоления которых приходится, используя накопленный опыт, искать новые подходы и решения.
Многие исследователи, характеризуя современность как информационную или цифровую эпоху, считают, что общество перешло на новый этап развития, и называют его информационным или сетевым (Уэбстер, 2004; Кастельс, 2000; Athique, 2013). В начале XXI в. стало понятно, что развитие информационного (сетевого) общества в разных странах мира происходит неодинаково: могут отличаться условия доступа к Интернету, состояние телекоммуникационной инфраструктуры, компетенции и социальные преимущества, которые пользователи получают при использовании цифровых технологий в профессиональной и частной жизни (Национальные модели информационного общества, 2004).
Глобальное развитие Интернета и цифровизация медиакоммуникаций в разных регионах и государствах шли с разными скоростями и в разных формах. По мнению одних исследователей, неравенство в использовании информационных технологий и Интернета, проявившееся между странами и внутри отдельных стран, объясняется существующими экономическими и технологическими дисбалансами между «богатым Севером» и «бедным Югом», а также возросшим уровнем бедности социально незащищенных слоев населения на рубеже ХХ и ХХI вв. (Пикетти, 2016: 302–376). Другие считают, что проблемы в развитии информационного общества связаны с сохранением неравномерностей внутри общества, неравенств в доходах и доступе к технологиям и образованию (Trappel, 2019).
В результате возникает специфический для современного общества тип неравенства – цифровое (ранее оно называлось информационным) неравенство, характеризующееся информационной бедностью, цифровым разрывом или цифровым барьером. Более того, оно не исчезает по мере развития процесса цифровизации, проникновения телекоммуникационных сетей во все сферы общественной жизни, подключения к социальным медиа все большего количества людей и становления нового типа грамотности – медиаграмотности (Ragnedda, 2018).
Сегодня цифровое неравенство трансформируется, его природа усложняется, а оно само все еще остается болезненной социальной проблемой, изучение которой восходит к становлению концепции «информационной бедности» в 1970 гг. (Compaine, 2001). К концу ХХ в. по теме было опубликовано более 14 000 академических статей, и в ХХI в. это число продолжает расти (Acharya, 2017). Концептуализируя ее, исследователи предложили рассматривать проблему в российском контексте на трех ключевых уровнях: доступа к Интернету и ИКТ; цифровой грамотности пользователей; социальных преимуществ (Гладкова, Гарифуллин, Рагнедда, 2019; Gladkova, Vartanova, Ragnedda, 2020).
Сохраняющееся цифровое неравенство на трех уровнях: внутри стран, между странами и регионами на глобальном уровне; возрастающая на рынке труда потребность в цифровых компетенциях, обусловленная расширением пространства цифровой медиакоммуникации в бизнесе, а также политике и культуре; становление и развитие медиаобразования как нового сегмента современной образовательной среды, направленного на формирование медиаграмотности; очевидная необходимость цифровых компетенций «человека медийного», нацеленная на выполнение профессиональных и гражданских обязанностей, общественной и личной коммуникации, в том числе и в период пандемии, – эти и многие другие факторы обуславливают появление новых академических и политических концепций. Среди них одной из активно развивающихся в последние годы стала концепция цифрового капитала, понимаемого как комплекс знаний, навыков и компетенций, которые нужны человеку для жизни в современном обществе.
Социологи уже давно задумываются о природе, объеме и типах тех ресурсов, которыми владеют люди. Эти ресурсы в значительной степени определяют не только положение человека в обществе, но и то, как он взаимодействует с другими людьми, развивается, насколько реализованным и счастливым себя чувствует. Очевидно, что благополучная жизнь напрямую зависит от ресурсов, часто понимаемых как капиталы, доступные людям.
Актуальный политэкономический подход, основанный на традиционном видении понятия «капитал», определяет его как «накапливаемый хозяйственный ресурс, который включен в процессы воспроизводства возрастания стоимости путем взаимной конвертации своих разнообразных форм» (Радаев, 2002: 21). Междисциплинарный подход предполагает, что нематериальные ресурсы (наряду с материальными) формируют стоимость, а также качество общественной и индивидуальной жизни во всех ее аспектах. И именно он вызывает значительный интерес, предлагая к обсуждению те нематериальные, символические стороны жизни, от которых социум зависит все больше.
Очевидно, что понятие капитала выходит далеко за классические рамки финансового (финансовые активы) и физического (материальные ресурсы) капиталов – сегодня огромную роль играет «социальный капитал». Под ним в самом общем виде подразумеваются поддержка, ресурсы и информация, которыми располагает человек благодаря сети социальных связей или в результате заработанной репутации (Джексон, 2021: 203). Давая такую весьма общую классификацию видов капитала (финансовый, физический, социальный), исследователь человеческих сетей М. Джексон пересекается со многими учеными, которые в последние десятилетия пытаются осмыслить роль нематериальных капиталов в профессиональной и личной жизни современного человека.
Понятие нематериального капитала теоретически разрабатывается разными исследователями, но особенно подробно оно представлено в работах французского социолога П. Бурдье (1993, 2002). По его мнению, капитал в широком смысле обозначает «структуры господства», позволяющие человеку реализовывать свои жизненные стратегии и достигать определенных целей. Чем разнообразнее перечень капиталов, которыми обладает индивид, и чем больше их объем, тем легче человеку достигать жизненных целей и реализовывать разнообразные задачи.
П. Бурдье (2002) выделял три «обличия» капиталов:
В таком подходе предполагается, что материальные и нематериальные, реальные и символические виды капитала одновременно «противостоят» друг другу и дополняют друг друга. Находим такой подход у А. Долгина (2006) и у И. Фомичевой (2017), хотя последняя подчеркивает, что у исследователей в области социальных и гуманитарных наук все еще сохраняется осторожно критическое отношение к самой идее символических ресурсов.
Перечень форм нематериального (то есть символического, а следуя подходу Бурдье, и социального) капитала достаточно разнообразен. К экономическому, культурному и социальному/символическому капиталам, выделенным П. Бурдье, позднее исследователи добавили и другие виды: политический (Syed, Whiteley, 1997), личностный/персональный/личный (Becker, 1996), информационный (Hamelink, 2000), медийный (Фомичева, 2017). По мнению некоторых авторов, сегодня в цифровой экономике возникает новый вид социального капитала, который можно назвать социальный капитал сети (социально-сетевой капитал), возникающий в процессе интегративно-распределенного сетевого взаимодействия участников глобальных, национальных, корпоративных и социальных сетей (Дятлов, Доброхотов, 2018: 27). В. Радаев, классифицируя формы нематериального капитала на основании появившихся в научной литературе определений, выделяет следующие его виды: экономический, культурный, человеческий, социальный, административный, политический, символический, физический (Радаев, 2002, 20–32).
Очевидно, что многие понятия, характеризующие виды нематериального капитала, пока еще не устоялись, носят в чем-то гипотетический и даже метафорический характер. Разберем это на примере понятия политического капитала. В его структуре исследователи выделяют:
Как можно заметить, некоторые подвиды политического капитала очень тесно сопряжены, связаны. Зачастую они не могут существовать отдельно друг от друга – например, личностный и массмедийный, финансовый и административный. Представляется, что эти подвиды капитала, скорее, должны быть рассмотрены как внутренние характеристики, черты такой интегральной сущности, как политический капитал.
Отдельное внимание следует уделить и популярной в последние годы концепции человеческого капитала. Она представляется более масштабным и при этом более сложным концептом, чем виды нематериального капитала, которые выделяются на основании тех сфер социума, функционирование в которых необходимо современному «человеку медийному».
Часто встречаемая не только в академической литературе, но и в политических документах, концепция человеческого капитала опирается на интегральное понимание тех качеств людей, которые способствуют процессу их развития и самореализации, что приводит к экономическому росту. Подразумевалось, что постепенное возрастание значения навыков, умений и человеческого труда в производственном процессе позволит превратить эти качества в инструмент развития экономики (Пикетти, 2016: 226).
Однако в последнее время понимание человеческого капитала расширилось. Всемирный банк принял эту концепцию в качестве важной ценности современной жизни, что подтверждается созданием Проекта развития человеческого капитала. В документах проекта человеческий капитал определяется как «знания, навыки и здоровье, в которые люди вкладывают средства и которые они аккумулируют в течение своей жизни, что позволяет им реализовывать свой потенциал в качестве полезных членов общества. Инвестиции в людей путем улучшения качества питания, медицинской помощи, обеспечения качественного образования, создания рабочих мест и обучения профессиональным навыкам способствуют развитию человеческого капитала, а это является ключевым условием для искоренения крайней бедности и построения более социально сплоченного общества»1.
Сходную позицию находим и в академической литературе. И.В. Бочкаева рассматривает человеческий капитал как сложное многофакторное явление, подразумевая под ним общую «совокупность качеств, которые определяют производительность и могут стать источниками дохода для человека, семьи, предприятия и общества» (здоровье, природные способности, образование, профессионализм, мобильность) (Бочкаева, 2011: 142).
В дополнение к классификациям и дефинициям видов капитала (материального и нематериального) следует обратить внимание и на такую важную их особенность, как связанность.
Ключевой идеей как для П. Бурдье, так и впоследствии для других исследователей стала идея о возможности различных видов капитала взаимодействовать и влиять друг на друга. В разные годы отечественные и зарубежные авторы обращались к изучению взаимосвязи политического и социального капиталов (Юдин, 2014), человеческого и социального капиталов (Бочкаева, 2011) и т.д. В. Радаев (2002) сделал акцент на «кругообороте капитала», отмечая, что все капиталы обладают способностью взаимной конвертации.
Именно это свойство, с одной стороны, объясняет определенную сложность в разделении разных видов нематериального капитала, но, с другой стороны, помогает понимать не только их связанность, но и глубокую укорененность нематериального капитала в материальных ресурсах, доступных обществу и отдельным индивидам, и к тому же вновь отсылает нас к основам классической политэкономии, не позволяя рассматривать состояние культуры и даже личности в отрыве от общего цивилизационного развития и состояния экономики.
В последние несколько лет акцент в понимании нематериальных ресурсов человека сместился в новые сферы социальной действительности, возникающие в результате процесса цифровизации общественных коммуникаций. Появление цифрового неравенства (цифрового разрыва, цифрового раскола; англ. digital divide, digital inequality, digital gap) и как теоретической, и как политической проблемы, которой не избежало ни одно государство (Trappel, 2019), вдохновило исследователей на разработку концепции цифрового капитала как ресурса, способного преодолеть цифровое неравенство. В этом контексте изучается специфика и структура цифрового капитала, особенности его связанности с другими видами капитала (Ragnedda, Ruiu, 2020).
П. Бурдье в своих работах цифровой капитал не выделял, однако именно его концепция нематериального капитала послужила отправной точкой для многих работ на тему цифрового капитала. Так, в одной из первых работ на тему цифрового капитала С. Парк, опираясь на подходы П. Бурдье, рассматривает его как отдельный вид капитала, определяющий доступ и включенность людей в цифровую среду, как личные цифровые экосистемы пользователей (Park, 2017). М. Рагнедда показывает, как разные виды капитала воздействуют на становление, формирование и развитие цифрового капитала. К экономическому капиталу автор относит уровень дохода и род деятельности, к культурному – капитал, который определяется уровнем образования, к социальному (встречаемому у П. Бурдье и как символический) – капитал, основанный на социальных и личных связях, личностный капитал (мотивация), социальный и политический капитал (участие в политической жизни, политическая активность) (Ragnedda, 2018: 2366). По сути, М. Рагнедда предлагает рассматривать цифровой капитал не столько как взаимное перетекание (конвертация у Бурдье) этих видов капитала, сколько как единый комплекс, интеграцию материальных и нематериальных ресурсов, помогающих человеку жить и работать в условиях цифровой эпохи. Этот подход развивается М. Рагнеддой и М.-Л. Руиу в более поздних работах: наряду с углублением теоретических представлений о цифровом капитале учеными впервые была предпринята попытка измерить цифровой капитал с использованием эмпирических методов (Ragnedda, Ruiu, 2020).
Обобщая подходы исследователей, можно сказать, что сегодня под цифровым капиталом понимается совокупность доступа пользователей к цифровым технологиям/Интернету/ИКТ и умений применять их в профессиональных и личных целях. Объем цифрового капитала напрямую связан с социальными достижениями, определяемыми некоторыми авторами как «видимые результаты» использования технологий (van Deursen, Helsper, 2015: 33). К ним относятся профессиональная успешность человека, более высокий статус в обществе, новые возможности для самореализации, активного участия в жизни общества, проявления своей гражданской позиции и т.д. (Ragnedda, 2018; van Deursen, van Dijk, 2018). То есть чем значительнее цифровой капитал людей, тем большим количеством преимуществ в разных областях социальной жизни они обладают, тем выше их «жизненные шансы» и возможность использовать преимущества других видов капитала – экономического, культурного, социального, политического.
М. Рагнедда полагает, что даже при условии преодоления первого уровня цифрового неравенства, на втором и третьем уровнях разница в объеме цифрового капитала играет значительную роль, начиная вступать в различные комбинации с другими видами нематериального капитала. Так, при высоком уровне цифрового капитала и высоком или среднем уровне политического капитала у пользователей больше возможностей определять политическую повестку дня в онлайн-среде, участвовать в политической жизни и политических мероприятиях с использованием ИКТ (второй уровень цифрового неравенства), а также укреплять собственный политический авторитет в обществе, в том числе офлайн (третий уровень цифрового неравенства). При низком же уровне цифрового и политического капиталов эти возможности будут ограничены (Ragnedda, 2018: 2371).
Эффективность применения пользователями технологий в своей жизни (при условии, что доступ к ним у них есть) и, соответственно, социальные преимущества, которые они при этом получают, зависят от целого ряда факторов – как традиционных (социодемографические характеристики, в частности возраст, уровень образования и доходов), так и новых (мотивации пользователей, их потребности в технологиях, наличие или отсутствие у них цифровых навыков/компетенций для использования Интернета и ИКТ) (Гладкова, Гарифуллин, Рагнедда, 2019). Под цифровыми компетенциями понимается умение применять различные цифровые средства и ИКТ в профессиональных и личных целях (Гладкова, Гарифуллин, Рагнедда, 2019), а также, более широко, информационно-аналитические умения пользования цифровыми медиа и конструктивное критическое мышление (Вартанова, 2018: 9).
Итальянские исследователи М. Рагнедда, М.-Л. Руиу и Ф. Аддео (2019) предложили измерять, оценивать цифровой капитал при помощи индекса цифрового капитала (digital capital index). В него они включили два компонента – индекс уровня доступа к цифровым технологиям (digital access index) и индекс уровня цифровых компетенций пользователей (digital competence index). Оба индекса, формирующие индекс цифрового капитала, состоят из нескольких индикаторов. Среди основных:
По итогам измерения цифрового капитала пользователей Великобритании исследователями были сделаны выводы о более высоком уровне цифрового капитала у британских интернет-пользователей молодого возраста, проживающих в крупных городах и имеющих более высокий уровень образования и дохода (Ragnedda, Ruiu, Addeo, 2019).
В отечественных исследованиях концепция цифрового капитала начала применяться и анализироваться недавно (Вартанова, Гладкова, 2020; Вартанова, Гладкова, 2021). Это объясняется не столько тем, что в России часть зарубежных понятий традиционно проходит адаптацию и контекстное наполнение в течение некоторого времени, сколько тем, что в русскоязычном дискурсе уже присутствовало близкое к рассматриваемой концепции понятие информационного капитала. Его в отечественной академической литературе рассматривают неодинаково, оценивая или уровень информационной инфраструктуры организации2, или через экономические показатели (Шитухина, 2018).
Надо признать, что и в зарубежных исследованиях, несмотря на присутствие в них данного термина, единообразия нет. Так, П. Бурдье объяснял этот термин через сбор и накапливание разного рода информации, включая статистическую: «Концентрация экономического капитала, связанная с установлением единой налоговой системы, идет в паре с концентрацией информационного капитала (одним из измерений которого является культурный капитал), сопровождающейся унификацией культурного рынка… Государство накапливает информацию, обрабатывает ее и перераспределяет» (Бурдье, 1999: 130), а С. Хамелинк уже сближал понятие информационного капитала с массмедиа, СМИ (Hamelink, 2000).
Представляется, что термин «информационный капитал» – в силу многозначности самого слова «информация» – еще не вошел в научный дискурс. Однако это так или иначе связано с распространенным в медиаисследованиях понятием информационной или медиаграмотности как значимого ресурса, помогающего человеку ориентироваться в информационном пространстве общества, сегодня полностью цифровом. Исследователи отмечают, что в условиях медиатизации и создания в обществе новой цифровой медиакультуры приоритеты медиаобразовательных программ, направленных на пробретение цифровой медиаграмотности, смещаются от приобретения аудиторией технологических навыков пользования Интернетом, цифровыми СМИ и социальными медиа к формированию информационно-аналитических умений, к развитию конструктивного критического мышления и навыков безопасного использования цифровых медиа (Отечественная теория медиа, 2019: 137–139).
В этом контексте информационный капитал, понимаемый через призму массмедиа и социальных медиа, становится составной частью цифрового капитала наряду с технологической грамотностью пользователей и их возможностью подключаться к цифровой информационной инфраструктуре. В более широком контексте интеграция информационно-аналитических и технологических навыков как раз и способствует усилению гибридной природы цифрового капитала.
Цифровой капитал сегодня должен рассматриваться не только как отдельный, самостоятельный вид капитала, во многом обуславливающий успешность современного человека в профессиональном, общественном и личном смыслах, но еще и как гибридный интегральный метакапитал, определяемый материальными ресурсами человека и одновременно детерминирующий их. Он также заметно влияет на уровни обладания и использования других видов нематериального капитала (политического, информационного, культурного, социального и других).
Очевидно, что информационный, а также вытекающий из него коммуникативный и медийный капиталы в настоящее время тесно связаны с цифровым капиталом, даже напрямую им определяются. Вместе с тем, другие виды капитала также зависят от него, в том числе:
Отечественным медиаисследованиям на междисциплинарном уровне необходимо теоретически осмыслить концепцию цифрового капитала, под которым мы понимаем интегральную совокупность доступа пользователей к цифровым информационным технологиям, цифровой коммуникационной среде (прежде всего к Интернету) и умение применять их в профессиональных и личных целях. Очевидно, что цифровой капитал – это капитал гибридный, имеющий интегральный характер. Он не только тесно связан с другими видами нематериального капитала – политическим, культурным, информационным, медийным, но напрямую зависит и от финансового (экономического) капитала людей. Кроме этого, важная экономическая составляющая цифрового капитала – объем экономического богатства нации, государства, что определяет уровень технологического развития (телекоммуникационные сети, широкополосный доступ, проникновение Интернета). К тому же только на уровне государства возможно поставить и реализовать задачу всеобщей цифровой и информационной грамотности населения, включая все социальные слои, жителей всех регионов вне зависимости от уровня их процветания, все этнические группы и меньшинства, представителей разных поколений.
Очевидно, что цифровой капитал как уникальный нематериальный капитал необходим сегодня каждому россиянину и для успешной профессиональной деятельности, и для личностного роста, и для полноценного гражданского участия. В масштабах всего государства развитие этого капитала будет способствовать решению масштабных задач по преодолению цифрового неравенства и повышению общественной и личной информационной безопасности в условиях цифровой среды.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 21-011-31306.
[1] Что такое человеческий капитал и в чем его значение? Режим доступа: https://www.vsemirnyjbank.org/ru/publication/human-capital/brief/the-human-capital-project-frequently-ask
[2] Астратова Г.В., Бурнашева Э.П., Шуплецова В.С., Синицын Е.В. и др. Информационный капитал и его оценка / Библиотека ключевых показателей эффективности. Режим доступа: http://www.kpilib.ru/article.php?page=325
Бочкаева И.В. Взаимодействие социального и человеческого капитала организации // Вестн. Челябинск. гос. ун-та. 2011. № 6 (221). С. 142–147.
Бурдье П. Социология политики / пер. с фр., сост., общ. ред. и предисл. Н.А. Шматко. М.: Socio-Logos, 1993.
Бурдье П. Формы капитала / пер. с англ. М.С. Добряковой // Экономическая социология. 2002. Т. 3. № 5. С. 60–74.
Бурдье П. Дух государства: генезис и структура бюрократического поля М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1999.
Вартанова Е.Л. Концептуализация цифрового неравенства: основные этапы // Меди@льманах. 2018. № 5. С. 8–12. DOI: 10.30547/mediaalmanah.5.2018.812
Вартанова Е.Л., Гладкова А.А. Цифровой капитал в контексте нематериальных капиталов // Медиаскоп. 2020. Вып. 1. DOI: 10.30547/mediascope.1.2020.8
Вартанова Е.Л., Гладкова А.А. Цифровое неравенство, цифровой капитал, цифровая включенность: динамика теоретических подходов и политических решений // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2021. № 1. С. 3–29. DOI: 10.30547/vestnik.journ.1.2021.329
Гладкова А.А., Гарифуллин В.З., Рагнедда М. Модель трех уровней цифрового неравенства: современные возможности и ограничения (на примере исследования Республики Татарстан) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2019. № 4. С. 41–72.
Джексон М. Человеческие сети. Как социальное положение влияет на наши возможности, взгляды, поведение. М.: Corpus (АСТ), 2021.
Дунас Д.В., Вартанов С.А., Кульчицкая Д.Ю., Салихова Е.А. и др. Теоретические аспекты изучения медиапотребления российской молодежи: к пересмотру теории использования и удовлетворения // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2019. № 2. С. 3–28. DOI: 10.30547/vestnik.journ.2.2019.328
Долгин А.Б. Экономика символического обмена. М.: Инфра-М, 2006.
Дятлов С.А., Доброхотов М.А. Формы реализации человеческого капитала в цифровой экономике // Изв. С.-Петерб. гос. эконом. ун-та. 2018. № 4. С. 25–28.
Зинина Е.А., Тишкина К.В., Чепракова М.Ю. Исследование видов политического капитала. Прага: Sociosfera-CZ, 2012. С. 27–34.
Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М.: ИД ГУ ВШЭ, 2000.
Кастельс М. Власть коммуникации / пер. с англ. Н.М. Тылевич; науч. ред. А.И. Черных. М.: ИД ГУ ВШЭ, 2016.
Национальные модели информационного общества / под ред. Е.Л. Вартановой. М.: ИКАР, 2004.
Отечественная теория медиа: основные понятия. Словарь / под ред. Е.Л. Вартановой. М.: Фак. журн. МГУ; Изд-во Моск. ун-та, 2019.
Пикетти Т. Капитал в XXI веке. М.: Ад Маргинем, 2016.
Радаев В.В. Понятие капитала, формы капиталов и их конвертация // Экономическая социология. 2002. № 4. С. 22–30.
Уэбстер Ф. Теории информационного общества / под ред. Е.Л. Вартановой. М.: Аспект Пресс, 2004.
Фомичева И.Д. Ресурсная парадигма и нематериальные капиталы в СМИ // Медиаскоп. 2017. Вып. 1. Режим доступа: http://www.mediascope.ru/2273
Шитухина Н.С. Анализ зарубежного опыта регулирования сферы информационных услуг в условиях цифровизации // Новые технологии / New Technologies. 2018. № 3. 145–152.
Юдин П.Е. Политический капитал и культурное наследие // Вестн. Акад. права и управления. 2014. № 36. С. 214–218.
Acharya B. (2017) Conceptual Evolution of the Digital Divide: A Systematic Review of the Literature over a Period of Five Years (2010–2015). World of Media. Journal of Russian Media and Journalism Studies 1: 41–74.
Athique A. (2013) Digital Media and Society. Cambridge: Polity Press.
Becker G.S. (1996) Accounting for Tastes. Harvard University Press.
Compaine B. (2001) The Digital Divide: Facing a Crisis or Creating a Myth? Cambridge, MA: MIT Press.
Gladkova A., Vartanova E., Ragnedda M. (2020) Digital Divide and Digital Capital in Multiethnic Russian Society. Journal of Multicultural Discourses 15 (2): 126–147. Режим доступа: https://www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/17447143.2020.1745212
Dunas D.V., Vartanov S.A. (2020) Emerging Digital Media Culture in Russia: Modeling the Media Consumption of Generation Z. Journal of Multicultural Discourses 15 (2): 186–203. DOI 10.1080/17447143.2020.1751648
Hamelink C.J. (2000) The Ethics of Cyberspace. London: Sage.
Lindgren S. (2017) Digital Media and Society. London: Sage.
Park S. (2017) Digital Capital. London: Palgrave Macmillan. DOI: 10.1057/978-1-137-59332-0
Ragnedda M. (2018) Conceptualizing Digital Capital. Telematics and Informatics 35: 2366–2375.
Ragnedda M., Ruiu M.L., Addeo F. (2019) Measuring Digital Capital: An Empirical Investigation. New Media and Society 1: 1‒24.
Ragnedda M., Ruiu M.L. (2020) Digital Capital: A Bourdieusian Perspective on the Digital Divide. Emerald Publishing Ltd.
Syed P., Whiteley P. (1997) Political Capital Formation Among British Party Members. In: van Deth J. (ed.) Private Groups and Public Life: Social Participation, Voluntary Associations and Political Involvement in Representative Democracies. European Political Science Series. Routledge.
Trappel J. (2019) Digital Media Inequalities: Policies Against Divides, Distrust and Discrimination. Göteborg: Nordicom.
van Deursen A., Helsper E. (2015) The Third-level Digital Divide: Who Benefits Most from Being Online? In: Robinson L., Cotton S.R., Schulz J., Hale T.M. et al. (eds.) Communication and Information Technologies Annual (Studies in Media and Communications, Vol. 10). Emerald Group Publishing Limited, pp. 29–52.
van Deursen A., van Dijk J. (2018) The First-level Digital Divide Shifts from Inequalities in Physical Access to Inequalities in Material Access. New Media and Society 21 (2): 354–375. DOI: 10.1177/1461444818797082
Дата поступления в редакцию: 10.08.2021
Дата публикации: 17.08.2021
