Ссылка для цитирования: Вартанова Е.Л., Дунас Д.В. Российская медиасистема в начале 2020 гг.: вызовы эпохи неопределенности // Меди@льманах. 2022. № 6. С. 8–17. DOI: 10.30547/mediaalmanah.6.2022.817
DOI: 10.30547/mediaalmanah.6.2022.817
EDN: TXRYYQ
© Вартанова Елена Леонидовна
академик РАО, профессор, доктор филологических наук, декан факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, заведующая кафедрой теории и экономики СМИ факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), eva@smi.msu.ru
© Дунас Денис Владимирович
кандидат филологических наук, доцент РАО, ведущий научный сотрудник факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), dunas.denis@smi.msu.ru
Для характеристики состояния и развития общества XXI в. по-прежнему актуальны эпитеты, предложенные исследователями в ХХ в. : «непостоянное», «быстро меняющееся», «нестабильное», «текучее», «неустойчивое», «неопределенное». Анализируя подходы ученых-обществоведов к процессам трансформации социальных структур и институтов, мы уже обращались к концепции «неопределенности» (отсылающей к понятию энтропии «отца кибернетики» Н. Винера), которую развили З. Бауман и М. Дезе (Вартанова, 2021). По сути, предложенная американским финансовым экспертом и писателем Н. Талебом (2022) идея «черного лебедя» – непредсказуемого или непредвиденного события, резко изменившего ход развития, стала в 2000 гг. еще одним направлением поиска характеристик современности.
Как показали события начала 2020 гг., в контексте усилившейся деглобализации и геополитических конфликтов, «неопределенность», «непредсказуемость», «неустойчивость» стали определениями более чем актуальными, своего рода глубинной сущностью происходящего (достаточно вспомнить пандемию COVID-19).
Утверждая, что состояние общества оказывает сильное влияние на все компоненты, части, процессы, его составляющие, зададимся вопросом о том, как же неустойчивость и текучесть влияют на состояние важнейшего социального института, находящегося с обществом в неразрывной связи, – на медиа.
Текучесть процессов, происходящих в обществе, очевидно порождает разнонаправленные движения во всех социальных институтах и структурах. В значительной степени это относится и к тому явлению, которое в исследованиях СМИ в последние годы обозначается термином «медиасистема».
В зарубежном академическом поле в 1950–1980 гг. сложилась традиция изучения медиа как системы в целом статичной, построенной из типологически разных, но вполне устоявшихся средств массовой информации (прессы, телевидения, радиовещания), скрепленной журналистикой как профессией. При этом между национальными медиасистемами, несмотря на их структурную однотипность, имелись значительные различия, обусловленные спецификой политического устройства, уровнем экономического благосостояния и культурными традициями разных стран. Этой концепции придерживались и развивали ее вплоть до конца ХХ в. авторы известных работ (Siebert, Peterson, Schramm, 1956; Nerone (ed.), 1995; Weymouth, Lamizet, 1996), и даже вышедшая в 2004 г. и вызвавшая в академических кругах значительный резонанс книга Д. Халлина и П. Манчини «Сравнивая медиасистемы. Три модели медиа и политики» (Hallin, Mancini, 2004) фактически оказалась результатом работы авторов, начатой еще в 1990 гг.
В период становления концепции медиасистемы как технологически и индустриально детерминированной структуры национального государства исследовательское внимание было направлено на традиционные индустриальные сегменты СМИ: анализировались статистические данные (количество СМИ, их тиражи, рейтинги и т.д.), особенности медиапотребления, структуры собственности в медиабизнесе. В академической среде серьезное внимание стали уделять состоянию национальных регуляторных систем, которые с 1970 гг. под влиянием процессов глобализации, освоения американскими транснациональными корпорациями западноевропейского и других региональных рынков, проникновения кабельных и спутниковых телевизионных технологий в сферу традиционного телерадиовещания вступили на путь трансформации. Представляется, что на этом этапе понимание термина «медиасистема» отразило общую интеллектуальную атмосферу перехода общества от модерна к постмодерну, который уже в 1970–1980 гг. воспринимался многими исследователями, прежде всего в социальном и культурных аспектах, как «неопределенность» и «небезопасность» (Деррида, 2000; Лиотар, 1998). Следует подчеркнуть, что в в фокусе исследований находились прежде всего медиасистемы стран Западной Европы и Северной Америки (так называемый «богатый Север»), что создало определенную теоретическую рамку для понимания медиасистемы. Обязательными условиями ее развития были признаны рыночная экономика, свободный рынок и присущая им англосаксонская экономическая модель (Curran, Park (eds.), 1999; McQuail, Siune (eds.), 2003).
Очевидно, что уже к 1980–1990 гг. концепция медиасистемы как стабильного, статичного и замкнутого социального института начала подвергаться критическому осмыслению. С одной стороны, это было связано с технологическим прорывом в области информационно-коммуникационных технологий: развитием телекоммуникационной индустрии и Интернета, становлением теоретических и политических концепций информационного общества (Национальные модели информационного общества, 2004), с другой – с постмодернистским подходом к укрепляющим свое влияние медиа. По мнению Ж. Бодрийяра, медиа «пропитывают» общество, а их образы и смыслы начинают конструировать реальность, причем смыслы, получаемые аудиторией из содержания медиа, «текучи», не только потому, что формируются разными СМИ, но и потому, что в процессе потребления создаются и самой аудиторией, будучи «многочисленными», «плюралистичными», «изменчивыми» и «непостоянными» (Бодрийяр, 2020).
И хотя под воздействием неолиберальных экономических процессов и становления ЕС как мощнейшего экономического блока «старой Европы» в 1980–1990 гг. прежние национальные медиапорядки начинали разрушаться (Sparks, Reading, 1998; Splichal, 1994, 2001), медиасистема все еще воспринималась достаточно традиционно – через концептуальный аппарат теорий массовой коммуникации (Назаров, 2004). Новые тенденции социального развития не нашли отклика у теоретиков, использовавших в работах сложившийся подход к медиасистемам. Так, Д. Халлин и П. Манчини (2004) рассматривали медиасистему как достаточно стабильную подсистему общества, тесно связанную с национальным государством и обеспечивающую массовое распространение социально значимой информации среди широкой аудитории посредством медиа, в балансе с деятельностью общественного вещания, в специфических условиях взаимодействия государства и СМИ. Последние по-прежнему должны были работать на формирование единой для нации «информационной повестки дня», поддержание идентичности, воспроизводство стабильности и общественного согласия (Herman, Chomsky, 2008).
1990 гг. стали ярчайшим примером того, как социальное развитие не только породило многовекторные общественные трансформации, но и дало стимул для их постоянного обновления при одновременном усилении неопределенности в обществе вообще и медиасистеме в частности. Процессы первоначально проявились в странах Восточной Европы и социалистических государствах Азии (Рантанен, 2004; Croteau, Hoynes, 2001; Cunningham, Flew, Swift, 2015; Doctor, 2010), однако конвергенция индустрии информационных технологий, телекоммуникационной и медиаиндустрий распространила воздействие изменений практически на все страны и регионы мира.
В 1998 г. по предложению Туниса на конференции Генеральной Ассамблеи Международного союза связи было инициировано проведение Всемирной встречи на высшем уровне по стратегии развития информационного общества. Это был первый масштабный саммит по проблемам коммуникационных и информационных технологий, он прошел в два этапа – в Женеве (2003 г.) и Тунисе (2005 г.). Первостепенной задачей своей программной работы, основанной на положениях Генассамблеи ООН, саммит видел в ликвидации цифрового неравенства за счет подключения к Интернету населения бедных стран. Следует признать, что спустя несколько лет после проведения этого саммита вопросы, касающиеся регулирования Интернета и транспарентности финансирования медиакоммуникаций в цифровой среде, все еще остались нерешенными на глобальном уровне, хотя и стали предметом регулирования национальных медиасистем. Между тем, утвердилась, получив не только признание, но и технологическое обеспечение, ценность всеобщего доступа к Интернету как неотъемлемого права человека. Драйвером постоянных преобразований в обществе стали и сами медиа, начав «перестройку» законодательных и экономических структур прежних систем информации и пропаганды по модели рыночных демократий Европы и Северной Америки.
Своего рода «второе дыхание» теоретизация медиасистем, построенная по принципу нормативного копирования, получила в работах 1990–2000 гг. (Sparks, Reading, 1998; Splichal, 1994, 2001; Вартанова, 2014). Социально-политические трансформации были увязаны с формированием определенного типа медиасистемы – с точки зрения введения определенных регуляторных режимов и поддержания коммерческой логики (Siune, Truetzschler, 1992; Euromedia Research Group, Ostergaard B.S. (eds.), 1997).
Во многих странах текучесть медиасистем была инициирована сломом прежних иерархий национальных институтов, однако, даже пройдя процесс трансформации, национальные медиасистемы не застыли в развитии. Они оказались не однонаправленными, устойчивыми, но и не устремленными к четко обозначенным конечным целям. Помещенные в широкий контекст глобализации как мегатенденции современности, которая в самом широком смысле может быть описана как движение идей, смыслов, ценностей и знаний от глобального Запада к глобальному Востоку, от глобального Севера к глобальному Югу в соответствии с логикой политической экономии, процессы развития медиасистем стран мира продемонстрировали определенную степень национального свободомыслия и свобододействия.
Национальные медиасистемы на рубеже столетий превратились в особый феномен: с одной стороны, национальные СМИ существуют в соответствии с тенденциями глобальной медиаэкономики, с другой – сохраняют уникальную идентичность, оставаясь в своей исторической «культурной колее» (Hallin, Mancini (eds.), 2012). Цифровизация хотя и стала таким же универсальным метапроцессом современности, как глобализация и медиатизация общества, все же приобрела определенные национальные особенности, связанные с технологическим развитием стран и спецификой их медиаполитики. Важным фактором укрепления национальных медиасистем можно считать геополитическую напряженность в мире, формирование многоцентровой системы международных отношений, проявившуюся в усилении недоброжелательности в международных отношениях, в усилении гибридной информационно-психологической конфронтации между блоками стран и отдельными странами.
В широком смысле трансформация архитектуры медиасистемы проявилась в создании новых конфигураций в ее структуре и формировании новой логики взаимодействий внутри этих конфигураций, а также во внедрении новых условий и форматов производства медиапродукта, что в некоторых аспектах изменило суть медиаиндустрии (Вырковский, 2016; Вартанова (ред.), 2017). Это, в частности, изменило ее производственный сектор, перераспределив значимую часть мощностей к аудитории медиа, что стало результатом радикальной трансформации процесса медиапотребления как нового социокультурного феномена и социальной практики, наиболее заметно проявленного в медиапрактиках «цифровой молодежи» (Дунас (ред.), 2021).
Среди последствий «цифрового сдвига» медиасистем – становление новых медиа и социальных сетей как отдельных сегментов, глубинная интеграция медиапотребления в повседневную практику людей и усиление медиасоциализации как одного из ключевых направлений наследования человеком господствующих норм и ценностей через получение медиатизированного – личного и социального – опыта (Дунас, 2022 (a, б)).
Институционально, экономически, инфраструктурно, логистически и логически структура медиасистемы изменилась под давлением цифровых платформ, сначала глобальных, затем и локальных. По мнению Н. Срничека, актуальная динамика развития медиаиндустрий хотя и связана с новейшими цифровыми медиакоммуникационными технологиями, большими данными, искусственным интеллектом и иными инновациями, по-прежнему детерминирована традиционными для капиталистических обществ механизмами, которые по сути не претерпели радикальных трансформаций под воздействием цифровых медиатехнологий (Срничек, 2020).
Определение цифровой «платформы» как новой бизнес-модели, которое дает исследователь, фокусирует внимание на ее посреднической функции, с одной стороны гармонизирующей новые возможности взаимодействия производителей товаров и услуг и потребителей, а с другой – обеспечивающей «цифровую инфраструктуру, которая позволяет двум или более группам взаимодействовать выгодным им образом» (Срничек, 2020: 41). Такая система часто представляет собой новый тип посредника между разными группами участников экономического процесса: производителями, рекламодателями, потребителями, заинтересованными лицами, заменяя господствовавший в медиаиндустрии «свободный рынок» товаров и услуг (Picard, 1989). Важной характеристикой современных цифровых платформ является сетевая структура, а одним из ее наиболее распространенных эффектов – монополизация, которая обеспечивает равномерный доступ к услугам и товарам платформы, увеличивая вероятность того, что одну и ту же площадку как самую комфортную или дружественную выберет наибольшее количество потребителей.
«Возвышение» цифровых медиаплатформ вызывает значимый слом структур традиционной медиасистемы, который способен повлечь множество изменений, в том числе пока еще плохо идентифицируемые, не вполне прогнозируемые результаты действий алгоритмических технологий, определяющие информационную повестку дня, предлагаемую потребителям. Поскольку в российской практике эта повестка формируется не только зарегистрированными надзорными органами институционализированными СМИ (пресса, телевидение, радио, онлайн-издания), но и цифровыми социальными медиа, отечественная медиасреда представляет собой сложную многокомпонентную систему, субъекты которой часто не гармонизированы, а фрагментированы и разобщены (Вартанова, 2022 (б)). В результате потребитель останавливает выбор на близких ему, и обычно узких, сообществах, которые объединяют контент под зонтиком комфортного для определенной социальной группы мировоззрения.
Механизм, с помощью которого осуществляется взаимодействие индивида и сообщества в цифровой медиасреде, реализуют алгоритмы. По сути, именно эти алгоритмы ответственны за формирование оригинальных, персональных информационных экосистем. Проблема таких систем заключается в том, что они поляризуют взгляды в обществе, представляя альтернативные точки зрения не внутри границ сообществ, а между сообществами, т.е. не снимают противоречия и не разрешают конфликты, а «накапливают» их для дальнейших всплесков конфликтов в более широких масштабах (Bodrunova, Blekanov, Smoliarova, Litvinenko, 2019; Кин, 2020). Приверженность сообществ бескомпромиссным точкам зрения и отрицание вариативных суждений – пример деятельности рекомендательных алгоритмических систем, нацеленных на подбор контента в интересах сообществ в соответствии с бизнес-моделью платформы. При этом цифровые платформы не разглашают системы алгоритмизации, поскольку это представляет коммерческую тайну, что создает дополнительные угрозы непредсказуемости медиакоммуникационного развития.
Сообщества единомышленников все чаще представляют собой закрытые системы, которые исследователи метафорически описывают как «фильтрующие пузыри» или «информационные пузыри» (Салихова, Вартанов, Гладкова, Дунас, 2022). В дополнение к «фильтрующим пузырям» распространение получила концепция «эффекта эхо-камеры», согласно которой алгоритмические системы цифровых платформ вовлекают медиапотребителя в среду, которая утверждает имеющиеся воззрения и ценности, изолируя медиапользователя от альтернативных позиций.
Медиапотребление новостной информации, произведенной алгоритмически, ведет, таким образом, к фрагментации аудитории, обострению поляризации, появлению в обществе новых расколов. К тому же алгоритмические рекомендательные системы закрепляют финансовую, политическую и символическую власть отдельных игроков медиарынка и ставят под сомнение традиционные профессионально-этические ценности медиапрофессионалов – достоверность, объективность и социальную значимость информации (Прохоров, 2011; McQuail, 2010), а бесконтрольность распространения информации под влиянием самодействующих компьютерных технологий приводит к проблеме фейковых новостей.
2022 год вновь продемонстрировал обострение геополитического противостояния в мире. Это не только усилило неопределенность макроконтекста национальных медиасистем, но и обнаружило глубинные и фундаментальные процессы – зарождение нового мирового порядка. Речь идет, прежде всего, о создании в национальных медиаконтекстах новых регулирующих механизмов управления цифровой средой. Это происходит на фоне ослабления влияния американских медиагигантов на глобальную коммуникацию, уверенного вхождения в нее китайских цифровых платформ (Thussu, 2019). В отечественной медиасистеме одной из главных тенденций стала деамериканизация медиарынка, которая наиболее явно проявляется в растущей «национализации» Интернета (Вартанова, 2022 (а)).
Деглобализацию в медиаиндустрии легко проследить на примере трех этапов развития российского законодательства в области СМИ/медиа.
На первом этапе (1990–2000 гг.) были сформированы основные нормативные подходы к функционированию СМИ, утверждены фундаментальные принципы профессии журналистики, определены основные понятия. В целом период после 1991 г. был связан с процессом пересмотра советского наследия и заимствования рамочных положений и терминологии из англосаксонского дискурса, в том числе медиарегулятивного (Вартанова, 2019).
На втором этапе (2000–2010 гг.) законодатели обратили внимание на то, что не все присущие западноевропейским и североамериканским медиасистемам подходы к регулированию СМИ эффективно реализуются в условиях российского общества. Был начат процесс упорядочивания инфраструктуры СМИ как отрасли экономики, существующей не столько в условиях глобализации и информационного общества, сколько внутри национальных институтов и структур (Смирнов, 2010).
Наконец, на третьем этапе (с 2010 гг.) были сформулированы приоритеты – национальные интересы российского общества, важность культуры, традиций, интересов граждан в условиях цифровизации и доминирования глобальных цифровых платформ, социальных сетей и сервисов. В этот период была усилена роль государства в формировании медиаполитики, и, как следствие, проявилась большая активность законотворчества в сфере медиакоммуникаций.
Ближайшие перспективы отечественного медиарегулирования предполагают усиление евразийской интеграции медиапространства, укрепление отношений России с Индией, Китаем, Бразилией, ЮАР (объединение БРИКС) и другими странами. Медийные перспективы БРИКС – это создание глобальной архитектуры, параллельной спроектированной вокруг западных институтов, – со своим собственным управлением, со своими расчетами и логистикой (Вартанова (ред.), 2018).
Растет влияние на глобальную медиаиндустрию африканского континента. После американского Голливуда и индийского Болливуда третья по величине страна по производству фильмов – это Нигерия. Нигерийская индустрия кино – Нолливуд – производит более 1000 фильмов в год, оценивается в 2,5 млд долл. и предоставляет работу более чем 350 тыс. людей. Такие страны, как Бразилия, ЮАР, Ямайка, Таиланд и Сенегал, разрабатывают стратегии извлечения выгоды из высокого уровня творческой деятельности среди населения, для того чтобы продвигать модели более высокого культурного и социального развития (Flew, 2012).
Очевидно, что новая геополитическая расстановка сил потребует опоры на мягкую силу цифрового контента, производителем которого станут медиасистемы новых геополитических объединений, ориентированных на защиту национальных, культурных и гуманитарных режимов. Традиционные ценности, эволюционный путь развития и человеческий капитал будут противопоставляться радикализму и экстремизму в угоду «новой этики» Запада (Плакроуз, Линдси, 2022). Возможно, что акцент на креативной интеграции стран с помощью медийных ресурсов станет заметен в российской медиасистеме на новом этапе ее трансформации в эпоху неопределенности.
Исследование выполнено за счет средств гранта Российского научного фонда (Проект № 22-18-00225)
Бодрийяр Ж. Общество потребления. М.: АСТ, 2020.
Вартанова Е.Л. Медиапрекариат в условиях неопределенности // Меди@льманах. 2021. № 5 (106). С. 8–14. DOI: 10.30547/mediaalmanah.5.2021.814
Вартанова Е.Л. (а) Национальная медиасистема в условиях деглобализации // Актуальные проблемы медиаисследований – 2022: сб. мат. XII междунар. науч.-практ. конф. НАММИ. М.: Фак. журн. МГУ, 2022.
Вартанова Е.Л. (б) Полисубъектность медиасреды и ее потенциальное влияние на социальный конфликт // Меди@льманах. 2022. № 3 (110). С. 8–14. DOI: 10.30547/mediaalmanah.3.2022.814
Вартанова Е.Л. Постсоветские трансформации российских СМИ и журналистики. М.: МедиаМир, 2014.
Вартанова Е.Л. Теория медиа: отечественный дискурс. М.: Фак. журн. МГУ; Изд-во Моск. ун-та, 2019.
Вырковский А.В. Редакционный менеджмент в печатных и онлайновых массмедиа: процессный подход. М.: МедиаМир, 2016.
Деррида Ж. О грамматологии / пер. с фр. Н. Автономовой. М.: Ad Marginem, 2000.
Дунас Д.В. (а) Медиа и социализация: первичная, вторичная или самосоциализация? Опыт изучения медиапотребления цифровой молодежи России // Вестн. Томск. гос. ун-та. Филология. 2022. № 78. С. 200–224. DOI:10.17223/19986645/78/12
Дунас Д.В. (б) Медиа на этапах жизненного пути человека: к вопросу о различении типов медиасоциализации // Меди@льманах. 2022. № 3 (110). С. 16–25. DOI: 10.30547/mediaalmanah.3.2022.1625
Индустрия российских медиа: цифровое будущее / под ред. Е.Л. Вартановой. М.: МедиаМир, 2017.
Кин Дж. Демократия и декаданс медиа / пер. с англ. Д. Кралечкина. М.: ИД НИУ ВШЭ, 2020.
Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998.
Медиапотребление «цифровой молодежи» в России: моногр. / под ред. Д.В. Дунаса. М.: Фак. журн. МГУ, 2021.
Медиасистемы стран БРИКС: исторический генезис, особенности функционирования: моногр. / под ред. Е.Л. Вартановой. М.: Аспект Пресс, 2018.
Назаров М.М. Массовая коммуникация в современном мире: методология анализа и практика исследований. М.: Ин-т социол. образования Рос. центра гуманитар. образования, 2004.
Национальные модели информационного общества / под ред. Е.Л. Вартановой, Н.В. Ткачевой. М.: ИКАР, 2004.
Плакроуз Х., Линдси Д. Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности, и что в этом плохого. М.: Individiuum, 2022.
Прохоров Е.П. Введение в теорию журналистики: учебник для студентов вузов. 8-е изд., испр. М.: Аспект Пресс, 2011.
Рантанен Т. Глобальное и национальное. Массмедиа и коммуникации в посткоммунистической России / отв. ред. Е.Л. Вартанова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004.
Салихова Е.А., Вартанов С.А., Гладкова А.А., Дунас Д.В. Алгоритмические рекомендательные системы и цифровые медиаплатформы: теоретические подходы // Информационное общество. 2022. № 6. С. 84–95.
Смирнов С.С. Медиаиндустрия России как внестатистический феномен // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2010. № 6. С. 178–187.
Срничек Н. Капитализм платформ / пер. с англ. под науч. ред. М. Добряковой. М.: ИД НИУ ВШЭ, 2020.
Талеб Н.Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. М.: КоЛибри, 2022.
Bodrunova S.S., Blekanov I., Smoliarova A., Litvinenko A. (2019) Beyond Left and Right: Real-world Political Polarization in Twitter Discussions on Interethnic Conflicts. Media and Communication 7 (3): 119–132.
Croteau D., Hoynes W. (2001) The Business of Media. Corporate Media and the Public Interest. Thousand Oaks, California: Pine Forge Press.
Cunningham S., Flew T., Swift A. (2015) Media Economics. Basingstoke: Palgrave Macmillan.
Curran J., Park M.-J. (eds.) (1999) De-Westernizing Media Studies.1st ed. London: Routledge.
Doctor K. (2010) Newsonomics: Twelve New Trends that Will Shape the News You Get. New York: St. Martin’s Press.
Euromedia Research Group, Ostergaard B.S. (eds.) (1997) The Media in Western Europe: The Euromedia Handbook. London: Sage.
Flew T. (2012) The Creative Industries: Culture and Policy. London: Sage. DOI: 10.4135/9781446288412
Hallin D., Mancini P. (2004) Comparing Media Systems: Three Models of Media and Politics (Communication, Society and Politics). Cambridge: Cambridge University Press.
Hallin D., Mancini P. (eds.) (2012) Comparing Media Systems beyond the Western World (Communication, Society and Politics). Cambridge: Cambridge University Press.
Herman E., Chomsky N. (2008) Manufacturing Consent: The Political Economy of Mass Media. London: The Bodley Head.
McQuail D. (2010) McQuail’s Mass Communication Theory. 6th ed. London: Sage.
McQuail D., Siune K. (eds.) (2003) Media Policy: Convergence, Concentration and Commerce. London: Sage. DOI: 10.4135/9781446250358
Nerone J. C. (ed.) (1995) Last Rights: Revisiting Four Theories of the Press. Urbana: University of Illinois Press. DOI: 10.1080/08821127.1996.10731827
Picard R. (1989) Media Economics. Concepts and Issues. Newbury Park, California: Sage.
Siebert F.S., Peterson T., Schramm W. (1956) Four Theories of the Press. Urbana: University of Illinois Press.
Siune K., Truetzschler W. (1992) Dynamics of Media Politics: Broadcasts and Electronic Media in Western Europe. London: Sage.
Sparks C., Reading A. (1998) Communism, Capitalism and the Mass Media. London: Sage.
Splichal S. (2001) Imitative Revolutions Changes in the Media and Journalism in East-Central Europe. Javnost – The Public 8 (4): 31–58.
Splichal S. (1994) Media beyond Socialism: Theory and Practice in East-Central Europe. Boulder: Westview Press.
Thussu D.K. (2019) International Communication: Continuity and Change. 3rd ed. London: Bloomsbury Publishing.
Weymouth A., Lamizet B. (1996) Markets and Myths: Forces for Change in the European Media. 1st ed. London: Routledge.
Дата поступления в редакцию: 01.12.2022
Дата публикации: 21.12.2022
