Архив

Переписка Екатерины II и Вольтера как пример эпистолярной публицистики

Егор Сартаков

Ссылка для цитирования: Сартаков Е.В. Переписка Екатерины II и Вольтера как пример эпистолярной публицистики // Меди@льманах. 2023. № 1 (114). С. 124−132. DOI: 10.30547/mediaalmanah.1.2023.124132

DOI: 10.30547/mediaalmanah.1.2023.124132
EDN: EICGTO

© Сартаков Егор Владимирович
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы и журналистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), esartak@mail.ru

Ключевые слова: Вольтер, Екатерина II, эпистолярная публицистика, Просвещение, антропоцентрическая картина мира.



В статье переписка Вольтера и Екатерины II, впервые полностью изданная по-русски в 2022 г., рассмотрена как пример эпистолярной публицистики. Показано, что ключевым вопросом в письмах Вольтера стала идея антропоцентрической картины мира, терпимости (фр. tolérance) как основы свободы и образ русской императрицы, которая может воплотить эти идеи в жизнь. Екатерина II в письмах поддерживала подобный образ, который, впрочем, не всегда соответствовал реальной политике монархини.

 

Письма, тем более известных людей, часто перерастают рамки личного сообщения, становясь важнейшим публицис­тическим документом, а позднее и историческим источником для потомков. Таков один из первых дошедших до нас светских памятников древней русской литературы – «Поучение» Владимира Мономаха, которое обращено к детям и «иным», «кто его услышит»¹. Таковы пасторские послания Иосифа Волоцкого или переписка Ивана Грозного с князем Андреем Курбским.

Письмо как самостоятельный жанр обладает определенным набором черт, главная из которых – наличие активного личностного начала. Дело в том, что «письмо не пишется только ради изложения понимания автором событий и явлений жизни, оно всегда – обращение к адресату, призыв или отповедь, поддержка или осуждение, слово одобрения или ненависти» (Прохоров, 1966: 24). Как нам представляется, жанровым признаком публицистического письма является не его публикация в печати, как утверждают некоторые исследователи (Акопов, 1996: 12), а наличие в нем исповедального и проповеднического начал одновременно. Являясь проповедью и исповедью, объективная основа письма теснейшим образом связана с его субъектами – автором и адресатом (Прохоров, 1996: 27)². Иными словами, для публицис­тического письма не столько важны сообщения о том или ином факте действительности, сколько мнения и оценки этих фактов³.

 

Императрица и философ: 15 лет в переписке

Ярчайшим примером эпистолярной публицистики может служить переписка императрицы Екатерины II (1729–1796) и французского философа и писателя Вольтера (1694–1778), которая продлилась пятнадцать лет (1763–1778) и в 2022 г. впервые стала полностью доступна для русского читателя⁴. В издании «Екатерина II и Вольтер. Переписка» (2022) опубликован перевод 185 писем (переписка шла на французском языке), выполненный А.И. Любжиным. Причем распределение писем по годам отражает неравномерность эпистолярного диалога императрицы и философа (см. рис. 1 и 2). Наиболее интенсивными можно назвать 1769–1772 гг., после чего переписка постепенно сходит на нет и только перед самой смертью Вольтера возобновляется. По-видимому, это можно объяснить тем, что русская императрица, с 1773 г. занятая подавлением восстания Емельяна Пугачева, постепенно отходила от либеральных ценностей, поэтому идеи, так часто звучавшие в ее письмах Вольтеру в более ранние годы (ограничение монархии, гражданские свободы, отмена крепостного права и пр.), становились ей чужды. Немаловажно и то, что в 1770–1780 гг. она чувствовала себя уже более уверенно на троне, чем в начале царствования, поэтому не нуждалась в поддерж­ке идеи ее легитимности европейскими просветителями (в частности, Вольтером) и через них формирования положительного образа «северной Семирамиды» при европейских королевских дворах.

 

 

История публикации писем Екатерины II и Вольтера

История публикации писем Екатерины II и Вольтера драматична и по-своему отражает ту же тенденцию отхода от либерализма в поздние годы правления императрицы, что и показало проанализированное нами распределение писем по годам. Дело в том, что после смерти Вольтера Екатерина II не хотела обнародования своих писем, которые остались во Франции, потому что иногда они отличались вольным тоном, а нередко императрица в письмах откровенно лукавила, чтобы по­­нравиться «фернейскому отшельнику». Мас­ка «просвещенной государыни» не всегда соответствовала реальному положе­нию в политике Екатерины II. Часто это ставят в вину императрице, пытаясь чуть ли не подловить ее, обвинить во лжи. Так, А.И. Герцен в 1868 г. в «Колоколе» заметил о ней: «О! великая подруга Вольтера и Дидро, как ловко ты их надула!»⁵.

Однако ошибочно было бы думать, что реальный человек и тот образ, который он рисует в своих письмах, должны совпадать. Как мы уже отмечали, следует исходить из идеи о письме как самостоятельном жанре, а следовательно, факт действительности, становясь предметом словесного изложения, преобразуется в нем по законам этого жанра. Как точно указал М.Л. Гаспаров (1991: 29), «конечная цель письма как литературного жанра – создать художественный образ автора, отправителя письма». Иными словами, человек (и Екатерина II не исключение) раскрывает себя в письмах ровно настолько, насколько он хочет, рисует в них свой образ точно так же, как в любом другом жанре, – образ своего героя. И хотя Гаспаров относил это прежде всего к письмам писателей, в действительности думается, что это относится к любой корреспонденции и может считаться одним из ее жанровых признаков.

Но все же императрица не хотела видеть свои письма опубликованными. Поэтому Екатерина II поручила своему доверенному лицу Фридриху Мельхиору Гримму (1723–1807) купить эти письма у наследницы философа Марии Луизы Дени (1712–1790) вместе с библиотекой Вольтера, что и было сделано в 1778 г. Однако по неизвестной причине Гримм, покидая Париж, оставил во Франции подлинники писем, которые пропали в годы Великой французской революции⁶.

В то же время Дени, чтобы заработать, повторно продала оставшиеся у нее копии писем издателю Панкуку, а тот, в свою очередь, – Бомарше, который напечатал их в 67-м томе посмертного собрания сочинений Вольтера, вышедшем в Келе (1785–1789). Таким образом опасения императрицы оправдались: письма были опубликованы, еще и по несовершенным копиям, с ошибками.

Единственное, что императрица смогла сделать, – это ограничить доступ русских читателей к французскому изданию, по­этому перевод писем в России был запрещен по ее личному указанию⁷. Этот запрет действовал и в период правления Павла I, который, кажется, в равной степени ненавидел и свою мать, и «фернейского патриарха», но испуг от событий во Франции и боязнь повторения участи Людовика XVI оказались сильнее.

Желание связать Вольтера с революцией, увидеть в его философии идеологический базис разразившихся во Франции событий – вот что связывало интеллектуальные круги Москвы и Петербурга конца XVIII в. Это время П.Р. Заборов (1978: 79) назвал «одной из самых мрачных эпох в истории “русского Вольтера”»⁸.

Однако после воцарения Александра I Вольтер и его сочинения были реабилитированы. В Петербурге говорили о примечательном разговоре, состоявшемся между Александром I и его отцом незадолго до насильственной смерти последнего. Буквально за несколько дней до смерти, обнаружив на столе у наследника вольтеровскую «Смерть Цезаря» (по другим сведениям, пьесу «Брут»), Павел I увидел в этом скрытую для себя угрозу и вскоре показал Александру Павловичу в «Истории Петра» главу об убийстве царевича Алексея. Согласно второй версии, речь шла о петровском указе о предании царевича смерти (Шильдер, 1901: 479)⁹.

При новом царе переписка Вольтера и Екатерины II была наконец переведена и издана на русском языке. В 1802 г. в Петербурге вышло сразу два издания двух разных переводчиков: выпускника Московского университета, работавшего вне­штатным библиотекарем Императорской публичной библиотеки в Санкт-Петербурге, М.И. Антоновского¹⁰, и редактора журнала «Северный вестник» И.И. Мартынова¹¹. В 1802–1803 гг. напечатано три издания в Москве: в переводе И.И. Мартынова (часть тиража петербургского издания), преподавателя немецкого языка Московского университета И.А. Фабияна¹² и не учтенный П.Р. Заборовым (1978: 103) перевод А.И. Подлисецкого¹³.

После такого повышенного интереса в начале царствования Александра I письма больше в полном виде никогда не репуб­ли­ковались. Этого не могло произойти в период правления Николая I, небезосновательно считавшего Вольтера «смутьяном», чьи идеи подготовили восстание декабрис­тов¹⁴, и запретившего открытый доступ в библиотеку философа в Эрмитаже¹⁵.

В царствование Александра II в Россию случайно попали оригиналы писем императрицы. В 1856 г. некая мадемуазель Гобе (как к ней попали письма русской императрицы – неизвестно) преподнесла комплект подлинных писем Екатерины II и копии писем Вольтера Александру II, а взамен получила браслет, украшенный бриллиантами¹⁶. Это способствовало тому, что в 1872 г. началась новая публикация части переписки Вольтера и Екатерины II в «Сборнике Императорского Русского исторического общества», осуществленная П.П. Пекарским и Я.К. Гротом (т. 10, 13, 27).

Правда, осуществлялся этот перевод по черновикам, беловики император забрал себе. Незадолго до гибели Александр II распорядился хранить подлинники писем в библиотеке Вольтера в Петербурге, однако по неизвестным причинам это сделано не было. После смерти царя-реформатора письма были переданы в Государственный архив, в настоящее время – Российский государственный архив древних актов (г. Москва), и о них забыли. Во второй половине XX в. подлинники писем были найдены и опуб­ликованы В.С. Люб­линским (1970: 176–213) в составе переписки Вольтера с разными лицами, правда, в силу ограниченного объема книги ученый смог опуб­ликовать только семь писем Вольтера и три письма Екатерины II.

В дальнейшем интересующие нас письма если и выходили в переводе на русский язык, то лишь в виде небольших подборок. Например, пять писем Екатерины II уже в начале XXI в. были опубликованы А.А. Златопольской в сборнике «Вольтер: pro et contra» (2013: 37–43). Итак, из краткого обзора видно, что необходимость новой публикации переписки Екатерины II и Вольтера назрела. Во многом издание А.И. Любжина восполняет этот пробел, одновременно являясь самым полным на сегодняшний день русским историче­ским документом корреспонденции импе­рат­рицы и философа (185 писем против 153 в изда­ниях 1802 и 1803 гг. – наиболее полных до 2022 г.).

 

Магистральные сюжеты переписки Екатерины II и Вольтера

Вольтер, судя по письмам, не просто сторонник секуляризации, но и активный пропагандист антропоцентрической картины мира, ведь, по его мнению, теоцентрическая модель себя не оправдала. Главный недостаток церкви, по Вольтеру, – догматизм, косность и запрет на любую инаковость. Взгляды философа с годами претерпели серьезные изменения, но нелюбовь к тем, кто сжигает людей, и постоянная неприязнь к церкви и христианскому мировоззрению в любой догматической форме – константа в его мировоззрении. В этом смысле для философа борьба с хрис­тианством и церковью была неотделима от стремления к свободе.

Вольтер постоянно наставлял императрицу в необходимости «терпимости» (фр. tolérance) в вопросах веры. Например, в письме 27 мая 1769 г. он с ужасом рассказал историю казни шевалье Франсуа-Жана Лефевра де ла Барра (1745–1766) – вольнодумца, подвергнутого жестоким пыткам и казненного за «нечестие, богохульства, мерзкие и отвратительные святотатства» (с. 124), состоявшие в чтении недозволенных книг, в том числе «Философского словаря» Вольтера¹⁷. В ответном письме 15 июля 1769 г. императрица заверила, что целиком разделяет ужас философа и в России такое при ней будет невозможно: «Храни нас Господь от историй, подобных истории шевалье де Ла Барра, судей, которые осме­лились бы поступить подобным образом, отправили бы в Малые Дома» (с. 129).

Столь пристальное внимание коррес­пондентов к понятию «терпимость», которое из раза в раз повторяется в письмах Вольтера и ответах Екатерины II, требует от нас обращения к происхождению этого слова в русском языке, которое как раз в этот момент появилось не без влияния философии Просвещения.

Самое раннее употребление слова «терпимость» мы находим в книге М.Д. Чулкова «Пересмешник, или Славенские сказки» (1766–1768). Чулков использовал это слово в значении «терпение»: «Стоявшие ирои почувствовали в горнице ужасный смрад и зловоние, к снесению которого едва терпимости в них доставало»¹⁸. В со­временном значении слово «терпимость» впервые встретилось в журнале Н.И. Новикова «Беседы с Богом, или Размышления в вечерние часы, на каждый день года», в котором в анонимном переводе с немецкого языка весьма по-вольтеровски сказано, что «терпимость была всегда свойством истинной Религии и ума»¹⁹. Как указал А.И. Любжин (Екатерина II и Вольтер. Переписка, 2022: 87), этот журнал представлял собой перевод книги немецкого писателя К.Х. Штурма. Сведений о переводчике найти не удалось, тем не менее полагаем, что с большой долей вероятности в переводах участвовал Н.М. Карамзин – деятельный сотрудник разных журналов Новикова. Добавим к этому и то, что в «Письмах русского путешественника» (1791–1792) Карамзин неоднократно использовал слово «терпимость» и даже образовал новое слово – «веротерпимость», что свидетельствовало о пере­ходе этой лексемы из разряда неологизмов в активный русский язык. Приняв все это во внимание, не кажется преувели­чением гипотеза Любжина о том, что именно Карамзин – автор понятия «терпимость» как аналога французского tolérance (с. 88).

Хотя Вольтер в письме 30 октября 1769 г. прямо указал: «Политика – не мое дело» (с. 146), большое место в переписке уделено вопросам внешней политики России и их освещению европейской прессой. В момент наиболее активного обмена письмами Россия вступила в Русско-турецкую войну (1768–1774) и начала разделы Польши. Не случайно внимание всей Европы было приковано к Петербургу и в целом настроения при королевских дворах Франции, Испании и германских княжеств были антирусскими. «Фанатичные газеты» (с. 137), полные ненависти к России, раздражали как Вольтера, так и Екатерину II.

В то время, когда императрица развернула боевые действия против крымских татар и поддержавших их османов, желая в перспективе видеть Крым частью своей империи, европейские политики были напуганы возможным усилением присутствия России в Черном море, поэтому мнение европейских публицистов было на стороне османов. В газетах часто появлялись материалы о слабости русской армии и ее скором поражении²⁰. Русская пресса пыталась этому противостоять. Так, 13 апреля 1770 г. в «Московских ведомостях» сообщалось: «Невозможно читать без негодования все те лжевымышленные и нескладные известия, которые продолжаются в Кельнских газетах о состоянии наших войск и действии оных. Кажется, что газетчик, продав себя единожды пристрастию и злобе, не может уже образумиться, сколько б со всех сторон уличаем ни был, и что других средств ему уже не остается, как токмо прежние лжи свои прикрывать еще гнуснейшими»²¹.

Материалы европейской прессы читал и Вольтер. 17 октября 1769 г. он писал, что «удручен множеством ложных слухов, кото­рые носились вокруг и причиняли ему неудовольствие» (с. 140). В ответном письме 24 октября 1769 г. императрица, не без гордос­ти сообщив о занятии русскими войсками Молдавии и бегстве турецкого визиря за Дунай, писала: «Это заставит замолчать “Парижскую газету”, “Авиньонский курьер” и нунция, который делает польскую газету» (с. 142). Однако ложные сведения продолжали распространяться. 20 ноября 1769 г. императрица обвинила в этом «Французскую газету» и «Кельнскую газету» и одновременно успокоила Вольтера: «Мне нет оттого ни малой печали, кроме той, что вы страдаете от этих дурных слухов» (с. 148).

В заключение приведем еще одну цитату из письма Вольтера его корреспондент­ке. 29 января 1768 г. он писал: «Говорят, что один старик, по имени Симеон, увидя Малого Ребенка, воскликнул от радости: “Мне остается только умереть, поскольку я увидел мое спасение”» (с. 107). Речь идет о евангельской истории²², в которой знаменуется признание в Младенце Иисусе Богочеловека праведным Симеоном. Очевидно, с Симеоном Вольтер соотносил себя, а с младенцем – Екатерину II: «Я не угадал бы <…>, что в один прекрасный день разум <…> прибудет в Москву на голос родившейся в Германии принцессы» (с. 107). Это сравнение, столь лестное для императрицы, много говорило и о Вольтере, соотносящем себя с Симеоном Богоприимцем. Как указал святитель Амвросий Медиоланский, Симеон «был праведником, потому что искал милости не для себя, но для народа»²³. Так и Вольтер верил, что свет разума, идеи терпимости и свободы станут путеводной звездой для екатерининской России, ведь не случайно в письмах он неоднократно называл Екатерину II «полярной звездой», направляющей моряков на верный путь. Именно с этой верой он и создавал свои письма. Насколько совпадал образ «полярной звезды» с реальным образом Екатерины Алексеевны – вопрос скорее риторический.

 

Примечания

¹ Поучение Владимира Мономаха // Библиотека литературы Древней Руси / под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А. Алексеева, Н.В. Понырко. Т. 1: XI–XII в. СПб.: Наука, 1997. С. 457.

² Приходя к сходным мыслям, М.М. Лукина точно указала, что субъектно-объектная характеристика публицистического письма выделяет его из прочих жанров публицистики, для которых в целом тоже характерна пристрастность. Однако только в письме «позиция субъекта [автора письма. – Е.С.], выраженная субъективным началом, <…> является предметом отражения, в то время как в других жанрах оно средство отражения» (Лукина, 1986: 11).

³ Теоретик журналистики Е.П. Прохоров (1966: 29–30) в книге, прямо посвященной этой теме и не утратившей своего значения до сих пор, провел сопоставительный анализ между опубликованной в некрасовском «Современнике» рецензией В.Г. Белинского на книгу Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» и известным личным письмом «неистового критика» автору «Выбранных мест…» из Зальцбрунна. Если в рецензии Белинский разобрал концепцию книги, отразив негативное отношение к ее идейному смыслу, то в личном письме «гнусная книга» Гоголя – это лишь повод высказать ее автору все, что он думает о его консервативных ценностях и сформулировать свою программу преобразований России. Во втором случае (личного письма) «возникла <…> сложная идейно-психологическая коллизия, центр которой – отношения двух людей, вызванные выходом книги Гоголя <…> Это органическое, неразложимое переплетение личного и общественного, вызванное к жизни многосторонним отношением к книге, и могло быть раскрыто только в письме». Приведенный пример еще раз доказал, что считать публицистическими только те письма, которые опубликованы в СМИ, – заблуждение.

⁴ Здесь и далее книга «Екатерина II и Вольтер. Переписка» цитируется с указанием страницы в круглых скобках.

⁵ Оригинал статьи на французском: “Oh! grande amie de Voltaire et de Diderot, comme tu les as bien trompés!” (Герцен А.И. Наши великие покойники начинают возвращаться // Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. Т. 20. Кн. 1. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 319).

⁶ По другим данным, которые привел В.С. Люблинский (1970: 176), обнаруживший эти письма в 1960 гг. в ЦГАДА (ныне РГАДА), Гримм не справился с покупкой писем, поэтому они остались во Франции.

⁷ Письмо Екатерины II П.Д. Еропкину 25 сентября 1789 года, опубликовано в антологии «Вольтер: pro et contra» (2013: 48).

⁸ Монография Заборова П.Р. (1978) до сих пор является самым полным исследованием «русского Вольтера» указанного периода. В 2011 г. ученый, существенно расширив временные рамки и охватив не только XVIII в. и первую треть XIX в., рассмотрел воздействие Вольтера на русскую литературу и журналистику, начиная с первых упоминаний и до конца XX в. (Zaborov, 2011).

⁹ Этот эпизод, как известно, получил отражение в трагедии Д.С. Мережковского «Павел Первый» (1908). Режим доступа: https://filosoff.org/merezhkovsky/wp-content/uploads/sites/239/2017/04/merezhkovskij-d.-pavel-pervyj-drama-v-5-ti-dejstvijah-filosoff.org_.pdf (дата обращения: 20.01.2023).

¹⁰ Переписка российской императрицы Екатерины Вторыя с г. Волтером с 1763 по 1778 год / пер. М. Антоновский. СПб.: При Императорской Академии наук, 1802.

¹¹ Философическая и политическая переписка императрицы Екатерины Вторыя с г. Волтером, продолжавшаяся с 1763 по 1778 год / пер. с фр.: в 2 ч. Ч. 1–2. М.; СПб.: В сенатской типографии у Селивановского; В типографии государственной медицинской коллегии, 1802. Перевод И.И. Мартынова, об этом см.: Записки Мартынова И.И. // Памятники новой русской истории: сб. ист. ст. и мат., издаваемый В. Кашпиревым. Т. 2. СПб.: Тип. Майкова, 1872. С. 97. (Подробнее о Мартынове см.: Теплова, 1971.)

¹² Переписка российской императрицы Екатерины II и господина Вольтера, продолжавшаяся с 1763 по 1778 год / пер. с фр. И. Фабиян. М.: В вольной типографии Гария и Компании, 1803.

¹³ Переписка Екатерины Великия с господином Волтером / пер. А. Подлисецкий. М.: В Губернской типографии у А. Решетникова, 1803.

¹⁴ М.В. Нечкина (1948: 85–89) привела многочисленные свидетельства влияния произведений Вольтера на декабристов: книги в библиотеке Ф.П. Шаховского, советы П.И. Пестеля читать Вольтера, переклички между поэзией Вольтера и К.Ф. Рылеева и др. Особый интерес в этом ряду представляет стихотворение декабриста А.П. Барятинского, друга Пестеля, сменившего его на посту председателя Тульчинской управы Южного общества декабристов, в котором автор полемизировал с Вольтером по вопросам религии и в своем атеизме шел даже дальше французского философа. Вольтер шутил: «Если бы Бог не существовал, Его надо было бы придумать». На этот пассаж декабрист отвечает: «Если бы даже Бог существовал – нужно Его отвергнуть». По приказу Николая I стихотворение должно было быть уничтожено, как и иные «возмутительные стихи», однако случайно его не заметили, поэтому оно сохранилось.

¹⁵ Известно, например, что А.С. Пушкин, работая над «Историей Петра Великого», просил 24 февраля 1832 г. у шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа разрешения «рассмотреть находящуюся в Эрмитаже библиотеку Вольтера, пользовавшегося разными редкими книгами и рукописями, доставленными ему Шуваловым для составления его ”Истории Петра Великого”» (Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 16 т. Т. 15. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959. С. 14). Разрешение Николая I было получено.

¹⁶ Примечательно, что в октябре 2018 г. библиотеку Вольтера, находящуюся в РНБ (г. Санкт-Петербург), посетила потомок г-жи Гобе – Жанна Галише. Она подтвердила, что этот браслет до сих пор хранится в их семье.

¹⁷ Подробнее о судьбе шевалье де ла Барра см.: Сперанская, 2017.

¹⁸ Библиотека русской фантастики: в 20 т. / сост. Ю. Медведев. Т. 3. Старинные диковинки: волшебно-богатырские повести XVIII века. Кн. 2. М.: Сов. Россия, 1992. С. 321.

¹⁹ Беседы с Богом, или Размышления в вечерние часы, на каждый день года. Издание периодическое / пер. с нем. Ч. 1. М.: В типографии Компании типографической, 1787. С. 257.

²⁰ В силу ограниченного объема статьи нет возможности привести выдержки из прессы того времени. Подборка русофобских материалов европейских газет этого периода напечатана А.И. Любжиным (Екатерина II и Вольтер. Переписка, 2022: 479–587) в качестве приложения к переписке Вольтера и Екатерины II.

²¹ Московские ведомости. 1770. № 30. Апр., 13.

²² Евангелие от Луки. Гл. 2. Режим доступа: http://www.patriarchia.ru/bible/lk/2/ (дата обращения: 20.01.2023).

²³ Амвросий Медиоланский свт. Изъяснение Евангелия от Луки. Кн. 2. М.: ПСТГУ, 2019. С. 146–147.

 

Библиография

Акопов А.И. Аналитические жанры публицистики. Письмо. Корреспонденция. Статья: учеб.-метод. пособие. Ростов н/Д.: Изд-во Ин-та массовых коммуникаций, 1996.

Вольтер: pro et contra: антология / сост., вступ. статья, коммент. А. А. Златопольской. СПб: РХГА, 2013.

Гаспаров М.Л. Эпистолярное творчество В.Я. Брюсова // Литературное наследство: в 104 т.: Т 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты: в 2 кн. Кн. 1. М.: Наука, 1991. С. 12–29.

Екатерина II и Вольтер. Переписка / пер., сост. и коммент. А.И. Любжина. М.: Рус. фонд содействия образованию и науке; Ун-т Дмитрия Пожарского, 2022.

Заборов П.Р. Русская литература и Вольтер: XVIII – первая треть XIX века. Л.: Наука, 1978.

Лукина М.М. Эпистолярная публицистика: современное состояние и теория жанра // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10.: Журналистика. 1986. № 4. С. 9–15.

Люблинский В.С. Переписка Вольтера с Екатериной II // Новые тексты переписки Вольтера. Письма к Вольтеру / публ., вв. ст. и прим. В.С. Люблинского. Л.: Наука, 1970. С. 176–213.

Нечкина М.В. Вольтер и русское общество // Вольтер. Статьи и материалы / под ред. В.П. Волгина. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. С. 59–93.

Прохоров Е.П. Эпистолярная публицистика. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1966.

Сперанская Н.М. Рукописные материалы о деле шевалье де ла Барра // Вестн. Рус. христианской гуманит. акад., 2017. Т. 18. Вып. 2. С. 265–268.

Теплова В.А. Общественно-политические взгляды и литературно-публицистическая деятельность И.И. Мартынова (из предыстории декабристской идеологии) // Освободительное движение в России: науч. сб. Т. 2. Саратов: Изд-во Саратовск. ун-та, 1971. С. 63–72.

Шильдер Н.К. Император Павел Первый: историко-биографический очерк. СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1901.

Zaborov P. (2011) Voltaire dans la culture russe. Ferney-Voltaire: Centre internationale d’étude du XVIII siècle.

Дата поступления в редакцию: 23.01.2023
Дата публикации: 20.02.2023