Ссылка для цитирования: Сартаков Е.В. Публицистика Н.В. Гоголя и славянофилов: пути осмысления славянского вопроса // Меди@льманах. 2023. № 3 (116). С. 92−99. DOI: 10.30547/mediaalmanah.3.2023.9299
УДК 82-92Гоголь+130.2(=16)
DOI: 10.30547/mediaalmanah.3.2023.9299
EDN: RUSITB
© Сартаков Егор Владимирович
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы и журналистики факультета журналистики
МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), esartak@mail.ru
Н.В. Гоголь – ключевая фигура в русской литературе 1840 гг., периода размежевания славянофилов и западников. Да и первым актом их публичной полемики, как известно, стал спор о «Мертвых душах» К.С. Аксакова и В.Г. Белинского.
Тем не менее важно помнить, что сам Гоголь подчеркнуто в главном споре эпохи не участвовал и осуждал крайности обоих направлений: «С обеих сторон выговаривается весьма много дичи»1. Н.М. Языков 15 января 1842 г. сообщал брату А.М. Языкову по поводу пребывания Гоголя в Москве: «Он живет у Погодина пустыннически, однако же бывает у Хомяковых. Само собой разумеется, он ничуть не участвует в спорах диалектических, которые снова начались у Свербеевых»2. В статье «Споры», опубликованной в книге «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь писал, что, хотя «на стороне европеистов и западников тоже есть правда», все же «правды больше на стороне славянистов и восточников» (VIII, 262). А больше чем за десять лет до этого в статье «Петербургские записки 1836 года», предназначенной для пушкинского «Современника», он прямо сформулировал ведущий тезис тогда еще не оформленного в доктрину славянофильства: «Москва нужна для России, для Петербурга нужна Россия» (VIII, 179). Ю.В. Манн (2017: 58) убедительно показал, что Гоголь хотел встать над схваткой (подчеркнем – не между, а над), и в этом стремлении обнаруживается «преходящий характер и уязвимость любых ответов и, следовательно, любых направлений». Отсюда, кстати, у Гоголя уже отмеченная исследователями (Кривонос, 2009: 145–159) особая роль таких художественных образов, как граница, пограничная ситуация, рубеж, порог и т.д.
Современные исследователи (Анненкова, 1983: 24–40; Виноградов, 2019 и др.) уже неоднократно писали о несовпадении (может быть, более точно – о неполном совпадении) взглядов Гоголя и славянофилов3. Как всегда филигранная в точности формулировок Е.И. Анненкова (1983: 26) верно отметила: «В сложных отношениях Гоголя и славянофилов была своя последовательность и своя логика, но и той и другой стороне нередко хотелось упрекнуть друг друга в необъективности не оценок, а скорее, восприятия, понимания». Принимая во внимание этот момент, становится более понятной фраза, сказанная Гоголем о славянофилах Аксаковых: «Они способны залюбить не на живот, а насмерть» (XIII, 313).
Вместе с тем важный аспект, сближавший Гоголя и славянофилов, кажется, еще не попадал в фокус внимания исследователей – это путь осмысления проблемы соотношения Запада и славянского мира. Иными словами, в данной статье нас в меньшей степени интересует комплекс идей и идеологем по вопросу «Россия – Европа» у Гоголя и славянофилов, а в большей степени – динамическая репрезентация этих идей в публицистике названных авторов.
Размышляя над этим вопросом, мы пришли к выводу, что путь осмысления славянского вопроса у Гоголя и славянофилов при всем различии нюансов в содержании сходный: на ранних этапах теоретизированный, на более зрелых – конкретно-исторический. И в этом смысле важны, как минимум, два аспекта: во-первых, общность дедуктивного движения мысли Гоголя и славянофилов от общего к частному, а во-вторых, серьезный теоретический фундамент, на котором базировались транслируемые ими в публицистике идеи. Часто как Гоголя, так и славянофилов их оппоненты упрекали в «оторванности» от жизни, в незнании проблем русской действительности. «…Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далека <…> потому, что Вы в этом прекрасном далеке (курсив в оригинале. – Е.С.) живете совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию»4, – обвинение, брошенное в 1847 г. Гоголю В.Г. Белинским, можно считать программным для всех западников. Как показал наш анализ, выступление Гоголя и славянофилов по тому или иному вопросу базировалось на серьезной теоретической проработке проблем, по которым они выступали.
Следует обратить внимание на малоизвестный очерк Гоголя о славянах, написанный в первой половине 1830 гг. Очерк не был завершен и впоследствии переработан писателем для университетской лекции по истории Средних веков – «Состояние Европы неримской и народов, основавшихся на землях, не принадлежавших Римской империи», датированной летом 1834 г.
Магистральная идея Гоголя – это мысль о глубоком цивилизационном отличии славянских племен от других племен в Европе, прежде всего германских. В «Арабесках» (статья «О Средних веках») он подчеркивал, что для средневековой Европы была характерна «колоссальность исполинская, почти чудесная», «странная яркость», «пестрота», «живое действие», «отвага» (VIII, 16–17). Напротив, славянский мир, каким он представлен в очерке Гоголя о славянах, характеризовался как полная противоположность германского, его основные черты – «оседлость», «миролюбивый характер», «гостеприимство повсеместное»; славяне «смирны, довольно согласны между собою все племена» (IX, 42). Гоголь выдвинул гипотезу о славянах как коренных, наиболее древних обителях Восточной Европы: «Уже сильным доказательством многочисленности славян служило то, что все народы перелетные, так громко звучавшие своим именем, исчезли вдруг. Полвека после уже не было ни следов гуннов, аваров <…> А между тем славяне остались и на своих местах, и весь восток Европы сделался покрытым славянскими племенами» (IX, 32–33). В отличие от агрессивных германских или кочевых азиатских племен славяне избрали для себя путь мирной жизни и развития земледелия и скотоводства.
Не менее важная идея – мысль Гоголя о единстве славянских народов: «...народов славянских 60 народов <...>, а между народами теми множество наречий: русское, польское, богемское, крайнинское, кроатское, боснийское, иллирийское, или долматское, луазицкое, или венедское (курсив Гоголя. – Е.С.) и пр. Но корень всех этих языков – славянский язык. Было же время, когда все говорили одинаким славянским, так, как было время, в которое был один только язык немецкий – германский. <...> Честь сохранения славянского языка принадлежит исключительно русским»5.
И если в 1830 гг. Гоголь размышлял над этими вопросами отвлеченно, то в 1840 гг., постоянно проживая в Европе, преимущественно в Риме, он перешел уже в область идеологии. В этом смысле для Гоголя поворотным моментом явилась книга «Выбранные места из переписки с друзьями», в которой противостояние России как наиболее важной части славянского мира и Запада было рассмотрено не столько в научной плоскости (филологической, этнографической и даже исторической), как в раннем очерке о славянах, сколько в злободневно-политической и идеологической. У славянофилов заметен такой же переход в статьях младшего поколения Аксаковых.
В «Выбранных местах…» в отличие от Н.М. Карамзина, который в «Письмах русского путешественника» старался максимально подчеркнуть факты сближения России и Европы, Гоголь провел некую границу между понятиями «в России» и «в Европе». И хотя Е.И. Анненкова (2012: 111–112) справедливо указала, что эта граница может быть смягчена («все человечество “в дороге, а не у пристани”»), все же она есть. И вопреки утверждениям «русских европейцев», например П.Я. Чаадаева, эта граница у Н.В. Гоголя не предполагала отставания России.
Европейский мир оценен в таких категориях, как суета, брожение, говорливость. В статье «Несколько слов о нашей церкви и духовенстве» Гоголь откликнулся на западную критику России: «Напрасно смущаетесь вы нападениями, которые теперь раздаются на нашу церковь в Европе. Обвинять в равнодушии духовенство наше будет также несправедливо. Зачем хотите вы, чтобы наше духовенство, доселе отличавшееся величавым спокойствием, столь ему пристойным, стало в ряды европейских крикунов и начало, подобно им, печатать опрометчивые брошюры?» (VIII, 245). Причем обычные для русского национального характера «величавое спокойствие», достоинство и молчание проявляются у Гоголя не только в оценке православной церкви, но и в творчестве: например, в поэзии В.А. Жуковского («Об Одиссее, переводимой Жуковским») и живописи А.А. Иванова («Исторический живописец Иванов»).
Вообще Гоголь, как известно медливший с публикацией своих произведений и напечатавший «Выбранные места…» как своеобразное объяснение с читателем по поводу задержек с выпуском второго тома «Мертвых душ», много внимания уделял категории медленности. Большое преимущество славянского характера он видел именно в неторопливости и обдумывании решений. «Опрометчивые брошюры», вроде вышедшей в то время русофобской книги Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», опасны не в смысле очернения России (в этом вопросе никакой серьезной угрозы они как раз не несут); выпущенные в свет, они останутся в истории человеческой мысли, создав ложное впечатление об их значимости. Именно поэтому «неопровержимые сочинения в защиту Церкви нашей» готовятся неспешно, в «глубине монастырей и в тишине келий», а их сочинители «не торопятся и, зная, чего требует такой предмет, совершают свой труд в глубоком спокойствии, молясь, воспитывая самих себя, изгоняя из души своей все страстное, похожее на неуместную, безумную горячку» (VIII, 245). Антитезой подобному поведению Гоголь видел исторические труды Погодина с их «горячкой» и внутренним «неряшеством»: «…он торопился всю свою жизнь, спеша делиться всем с своими читателями, сообщать им все, чего ни набирался сам, не разбирая, созрела ли мысль в его собственной голове таким образом, дабы стать близкой и доступной всем, словом – выказывал перед читателем себя всего во всем своем неряшестве» (VIII, 231).
Причем упрек в спешке адресован и самим славянофилам, которые «выражаются так неясно, что слова их похожи на безумие». «Тебе напрасно кажется, – возражал своему адресату Жуковскому Гоголь в статье «О лиризме наших поэтов», – что нынешняя молодежь, бредя славянскими началами и пророча о будущем России, следует какому-то модному поветрию. Они не умеют вынашивать в голове мыслей, торопятся их объявлять миру, не замечая то, что их мысли еще глупые ребенки, вот и все» (VIII, 251).
Тем не менее Гоголь, поставив в один ряд понятия «бредя» и «пророча», таким образом не только осуждает характер освоения славянофилами их идей («бредя»), но одобрительно отзывается о самих идеях («пророча»). Это не случайно, ведь концептуально славянофилы позже повторят эти же положения.
Для славянофилов «точкой поворота» от теоретических положений, артикулированных в статьях А.С. Хомякова, И.В. Киреевского и др., к злободневному моменту эпохи станут годы Крымской войны (1853–1856). В этот период противостояние славянского и западного миров достигло очередной точки невозврата. Славянофилами, и, к слову, не только ими, эта война мыслилась уже не просто как локальный исторический конфликт (типа русско-турецких войн Екатерины II), но как глобальное противостояние славянского и западноевропейского миров6. К.С. Аксаков в до сих пор неопубликованной статье «Россия и Запад» писал уже не просто о разнице между заявленными в заглавии статьи концептами, но о взаимном недоверии в случае Запада, переходящем в ненависть: «Ненависть эта непримирима; она основана на разнице начал славянского и западного миров»7.
Корни европейской русофобии Аксаков видел в историческом прошлом: «Запад изначально презирал все остальные народы, непричастные его духу. Но особенное презрение возбуждало в нем племя Славянское, проникнутое духом кротости и мира, духом поглощения личности в деле общем. Вера православная <…> положила еще более разницы». Когда югославянские племена попали под власть турок, «Запад натолкнулся на Славянский народ, который один из всех славянских народов уцелел от всеобщей гибели: народ Русский»8. Поняв, что нельзя одолеть Россию и ощутив бессилие перед «этим миром», Запад стал презирать его, «и презрение обратилось в ненависть»9. И поэтому Крымская война, как она мыслилась идеологу славянофильства К.С. Аксакову, – это не решение политических вопросов, которые не смогли урегулировать дипломатическим путем, но решение нравственно-этических проблем онтологического противостояния России и Запада. В этой войне Россия выступила «заступницей» «угнетенных православных» и «единокровных братьев», и «терпение, простота и смирение», свойственные славянам, смогут противостоять «духу злобы»10.
Идеи славянского единства развил вслед за братом И.С. Аксаков уже в годы Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Но еще в начале александровского царствования, в момент политической оттепели, наступившей со смертью императора Николая I, Аксаков планировал создать славянский отдел при журнале «Русская беседа». В 1858 г., то есть только став редактором славянофильского журнала, Аксаков, прокламируя издание на будущий, 1859 г., писал: «Славянский вопрос стал на чреде современных политических вопросов, славяне делаются предметом толков иностранных газет и журналов, а за ними и наших русских. Мы радуемся этому явлению потому, что сочувствие славянам может быть для них только тогда действительным и плодотворным, когда славянский вопрос приобретет у нас общеизвестность и народность»11. Отдел был запрещен, а цензору Н.Ф. фон Крузе, разрешившему напечатать в журнале объявление о новом отделе, вынесено предупреждение. Однако Аксаков настаивал, что необходимо «превратить “Русскую беседу” в политический центр славян и настоящий двигатель»12.
В 1860 гг. И.С. Аксаков вел обширную переписку с публицистами из славянских стран, устанавливал разносторонние контакты с писателями, журналистами, философами-славянами и публиковал их статьи на страницах газет «День» и «Москва». И хотя Аксаков на страницах «Русской беседы» свидетельствовал, что «честь установления умственного и литературного общения со славянскими племенами <…> принадлежит М.П. Погодину»13, не будут преувеличением слова исследователя о том, что «в стране выросло целое поколение, воспитанное “Русской беседой”, “Днем” “Москвой” <…> И это поколение в середине 1870 гг. определило общественное, точнее – народное мнение. Впервые сложилась ситуация, когда власть нехотя принимала решение под давлением общества и народа, который вступление в войну за славян ждал с радостью как благое дело» (Бадалян, 2015: 14–15). И именно Аксаков стал во главе славянского благотворительного комитета (формально с 1875 г., после смерти Погодина, но фактически уже с начала 1860 гг.), который много сделал для славян в период Русско-турецкой войны.
23 июня 1876 г. Аксаков на заседании комитета выступил с призывом немедленной помощи славянским народам в Европе: «Неистовство, зверства, бешеный разгул самых диких страстей, сожигание заживо девиц, наперед поруганных и обесчещенных, истребление мирных жителей десятками тысяч, опустошение целого края огнем и мечом – вот роды мук и бед обрушены ныне на безоружное болгарское население рассвирепевшим изуверством азиатской орды, сидящей на развалинах древнего, великого православного царства и других православных славянских держав. Некогда обузданная русскими государями, но затем из зависти к России и ненависти к славянству вновь возвеличенная совокупными усилиями всей Европы; введенная ею в семью христианских государств, размалеванная ею румянами и белилами европейской цивилизации, эта орда, эта Турция, это чудовищное зло и чудовищная ложь замышляет теперь на глазах всей Европы растоптать болгарское племя и сломить в своих пределах последний оплот славянской народности – Сербию и Черногорию. Но чаша долготерпения, даже и славянского, переполнилась»14. Процитированный фрагмент – яркий пример того, как абстрактные идеи славянского единства, артикулированные у ранних славянофилов и Гоголя, в кризисный период надвигающейся войны приобрели отчетливо политический характер. Публицистический заряд этого выступления Аксакова оказался таким мощным и был услышан, потому что взошел на уже подготовленной почве. Например, Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» прокомментировал это выступление Аксакова: «…если Европа смотрит на славян в настоящее время так бесчувственно, то уже, конечно, потому, что и русские – славяне. Иначе австрийские газеты не боялись бы так сербов <…> А потому русскому обществу надо опять помочь славянам»15.
Таким образом, уже после смерти Н.В. Гоголя во второй половине XIX в. и далее в начале ХХ в. вплоть до Первой мировой войны идеи славянского единства, роли России в этом объединении, соотношении славянского и германского, высказанные автором «Выбранных мест…» и артикулированные в публицистике славянофилов, были в авангарде социокультурной и общественно-политической повестки, трансформировавшись в конкретные политические процессы.
Примером таких процессов можно признать славянские общества, возникшие в России в 1858 г. и просуществовавшие вплоть до революции 1917 г. В кризисные периоды войн, например, Русско-турецкой 1877–1878 гг. или Первой мировой, эти общества во многом формировали общественную повестку по славянскому вопросу. Так, ведущий публицист журнала «Славянские известия», органа Петербургского славянского общества, Л.П. Лобов, опираясь на теоретические разработки славянофилов, в 1914 г. подчеркивал идею нравственной гегемонии России в славянском мире. Все славянские земли хотя и должны образовать федерацию, т.е. содружество независимых государств, но духовным центром этого мира станет именно Российская империя: «Пока еще не извращен различными превратными толкованиями в душе русских людей смысл таких исторических мгновений, мы можем верить в мировое признание России, и тезис нравственной гегемонии России долго еще будет красоваться на знамени славянофильства»16. Подобные интенции во многом опирались на теоретические установки по славянскому вопросу не только авторов-славянофилов, но и Гоголя – историка и публициста.
1 Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: в 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Т. VIII. С. 262. В дальнейшем произведения Гоголя цитируются по этому изданию с указанием тома (римской цифрой) и страницы (арабской) – в тексте в круглых скобках.
2 Языков Н.М. Письмо Языкову А.М., 15 января 1842 г., Ганау // Литературное наследство. Т. 58. М.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 610. Ср. с замечанием Е.М. Хомяковой, писавшей в начале мая 1840 г. своему брату Н.М. Языкову: «Все здесь нападают на Гоголя, говоря, что, слушая его разговор, нельзя предположить чего-нибудь необыкновенного, Иван Васильевич Киреевский <говорит>, что с ним почти говорить нельзя: до того он пуст. У них кто не кричит, тот и глуп» (Хомяков А.С. Сочинения. Т. 8. М.: В Университет. тип., 1900. С. 106).
3 И.А. Виноградов (2019: 189) верно показал, что по целому ряду государственных вопросов Гоголь был более консервативен, чем славянофилы, однако предложенную ученым для Гоголя дефиницию «славянофил-государственник» считаем неудачной, потому что она только запутывает и без того сложную картину идейных течений 1840 гг.
4 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. Т. 10. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 213.
5 Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 9 т. Т. 8. М.: Рус. кн., 1994. С. 30. По не вполне понятной причине только что процитированный фрагмент очерка Гоголя, впервые опубликованный в 1909 г. Г.П. Георгиевским (Памяти В.А. Жуковского и Н. В. Гоголя. Вып. 3. СПб.: Тип. Императорск. Акад. наук, 1909. С. 133–202), не был напечатан в советском академическом полном собрании сочинений Гоголя (том с историческими материалами готовил Г.М. Фридлендер). Поэтому для широкого читателя он стал доступен только в 1994 г. в «Собрании сочинений» Гоголя, подготовленном В.А. Воропаевым и И.А. Виноградовым, и републикован ими в 2009 г. в составе полного собрания сочинений и писем Гоголя.
6 Историки называют эту войну «Крымской» или «Восточной». Ни то, ни другое название, конечно, нельзя признать удовлетворительным. «Восточной» ее стали именовать сначала на Западе, а позже это название пришло в отечественную историографию. Тем не менее для России (в отличие от Европы) места, где проходили военные сражения в этот период, нельзя считать востоком: Балтийское море и Дунай – запад, Крым – юг, Белое море – север. Поэтому для России название «Восточная война» явно некорректное. Вместе с тем и «Крымской» ее будет назвать неточно, потому что боевые действия проходили не только на Таврическом полуострове. Последние годы часть историков, публицистов и военных журналистов предпочитают название «Нулевая мировая» для дефиниции этого конфликта (См. 4-серийную докудраму «Нулевая мировая», показанную в 2018 г. на «Первом канале», реж. Д. Беспалый, консультант В.Р. Мединский).
7 Аксаков К.С. Россия и Запад / РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 7. Ед. хр. 22. Л. 4.
8 Там же. Л. 4. (об.)
9 Там же. Л. 6.
10 Там же. Л. 3. (об.)
11 [Аксаков И.С.] Об издании «Русской беседы» в 1859 году // Рус. беседа. 1858. Т. 4. С. III. Атрибуция статьи (см.: Пирожкова, 1997: 153).
12 Цит. по: Трубецкая О. Материалы для биографии князя В.А. Черкасского. М.: тип. Г. Лисснера и А. Гешеля, преемн. Э. Лисснера и Ю. Романа, 1901. Т. 1. Кн. 1. С. 124. Такое острое желание Аксакова через славянскую тему приблизить журнал к современности вызвало протест его издателя А.И. Кошелева. «У нас убеждения и способы слишком различны, – имея в виду Аксакова, писал Кошелев князю Черкасскому еще в 1856 г. – С виду они похожи, а как покопаешься в них, то увидишь, что они различны в самых основах» (цит. по: Колюпанов Н.П. Биография Александра Ивановича Кошелева. Т. 2. М.: Изд. О.Ф. Кошелевой; тип.-лит. И.Н. Кушнерева и Ко, 1892. С. 246). Подробнее о разногласиях Аксакова и Кошелева см.: Ровнякова, 1986: 44; Пирожкова, 2011: 40–45.
13 [Аксаков И.С.] Заключительное слово // Рус. беседа. 1859. Т. 6. С. VI. Об атрибуции статьи, а также исследовательской рефлексии об авторстве (соавторстве?) А.И. Кошелева см.: Дмитриев, 2011: 516.
14 Аксаков И.С. Собр. соч. Т. 1. Кн. 1. СПб.: Росток, 2015. С. 306.
15 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 23. Л.: Наука, 1981. С. 51. Подробнее о соотношении «славянского вопроса» у Достоевского и братьев Аксаковых см.: Кунильский, 2011.
16 Лобов Л.П. Идея гегемонии в учении славянофилов // Славянские известия. 1914. № 4. С. 56.
Анненкова Е.И. Гоголь и Аксаковы: лекция. Л.: Ленингр. гос. пед. ин-т им. А.И. Герцена, 1983.
Анненкова Е.И. Гоголь и русское общество. СПб.: Росток, 2012.
Бадалян Д.А. «Против течения…»: феномен публицистики Ивана Аксакова в общественной жизни России 1850–1860-х годов // Дальний Восток, близкая Россия: Эволюция русской культуры – взгляд из Восточной Азии. Белград, Сеул, Саитама: Логос, 2015. С. 11–24.
Виноградов И.А. Феномен западничества в славянофильстве: взгляд Гоголя // Литературный факт. 2019. № 2. С. 189–224.
Дмитриев А.П. Постатейная роспись журнала «Русская беседа» // Рус. беседа: История славянофильского журнала: Исследования. Материалы. Постатейная роспись. СПб.: Изд-во «Пушкинский Дом», 2011. С. 455–531.
Кривонос В.Ш. Гоголь. Проблемы творчества и интерпретации. Самара: СГПУ, 2009.
Кунильский Д.А. Ф.М. Достоевский и братья К. С. и И. С. Аксаковы: Проблема восприятия русской литературы: автореф. дис. … канд. филол. наук. Петрозаводск, 2011.
Манн Ю.В. Гоголь между славянофилами и западниками: опыт примирения // Гоголь и славянский мир. Шестнадцатые Гоголевские чтения. М.; Новосибирск: Новосиб. изд. дом, 2017. С. 54–59.
Пирожкова Т.Ф. А.И. Кошелев – «главный распорядитель» журнала «Русская беседа» // Русская беседа: история славянофильского журнала: Исследования. Материалы. Постатейная роспись / под ред. Б.Ф. Егорова, А.М. Пентковского, О.Л. Фетисенко. СПб.:
Изд-во «Пушкинский Дом», 2011. С. 9–49.
Пирожкова Т.Ф. Славянофильская журналистика. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1997.
Ровнякова Л.И. Борьба южных славян за свободу и русская периодическая печать (50–70-е годы XIX века). Л.: Наука, 1986.
Дата поступления в редакцию: 10.05.2023
Дата публикации: 20.06.2023
