Архив

К пониманию феномена «корейской волны» в отечественном медиадискурсе

Ольга Смирнова, Галина Денисова, Марина Бобылева

Ссылка для цитирования: Смирнова О.В., Денисова Г.В., Бобылева М.А. К пониманию феномена «корейской волны» в отечественном медиадискурсе // Меди@льманах. 2023. № 5 (118). С. 16−22. DOI: 10.30547/mediaalmanah.5.2023.1622



УДК 316.7(519.5):002.2(470+571)"2011-2022"
DOI: 10.30547/mediaalmanah.5.2023.1622
EDN: NWKXRA

© Смирнова Ольга Владимировна
кандидат филологических наук, доцент, заведующая кафедрой цифровой журналистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), smirnova.olga.msu@yandex.ru

© Денисова Галина Валерьевна
кандидат филологических наук, доктор культурологии, доцент, заведующая кафедрой психологии языка и преподавания иностранных языков факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), g.v.denissova@gmail.com

© Бобылева Марина Алексеевна
независимый эксперт (г. Москва, Россия), marina.bobyleva.99@mail.ru

Ключевые слова: «корейская волна», российские СМИ, «халлю», девестернизация, «мягкая сила».



В статье представлены результаты исследования феномена «корейской волны» – модели «мягкой силы», которую использует Южная Корея в стратегии развития национального бренда, – в российском медиадискурсе. Сравнительный анализ публикаций, вошедших в выборку отечественных средств массовой информации (2011–2012 и 2021–2022 гг.), выявил увеличение объема контента о корейской культуре и показал, что «корейская волна» становится частью культурной повестки российских газет и новостных интернет-изданий.

 

Актуальность исследования и теоретический аппарат

По утверждению исследователя Дж.П. Мер­дока, «все человеческие культуры, несмотря на их разнообразие, имеют в основе своей много общего, и эти общие аспекты культуры поддаются научному анализу» (Мердок, 1997: 49). Исследователь выделяет семь кросс-культурных принципов формирования и трансфера любой культуры (культура передается научением и прививается посредством воспитания, имеет социальный и идеационный характер, обеспечивает удовлетворение потребностей, по природе адаптивна и интегративна). Трансфер любой культуры возможен в связи с наличием общих культурных универсалий. Среди более семидесяти универсалий называются в том числе: язык, имя, законы, табу, обычаи и традиции, этикет, праздники, гостеприимство, спорт, труд, торговля, искусство, образование, учение об устройстве мира, религиозные учения, родственные отношения, брак, семья, детство, место обитания, ведение домашнего хозяйства, собственность, одежда, гигиена, смерть, похороны (Мердок, 1997). В последние годы актуализируются проблемы, связанные с национальной идентичностью, что может объясняться реакцией на глобализацию, тесный контакт культур, поликультурализм и мультикультурализм (Зинченко, Шайгерова, Шилко, 2016: 875). Развитие современного мира сопровожда­ется противоречивыми тенденциями, обу­словленными, в частности, про­цессами глобализации, ведущими к унификации культур, с одной стороны, и все более выраженным стремлением к этнокультурной самоидентификации – с другой. В таком контексте изучение роли межкультурных концеп­туальных смыслов в различных национальных медиадискурсах приобретает особую актуальность (Денисова, Смирнова, Сапунова, 2023).

В современных условиях для получения желаемых результатов в отношениях с другими государствами за счет привлекательности собственных ценностей, культуры, внешней политики, а не принуждения или финансовых ресурсов актуализируется концепция «мягкой силы» (Nye, 2004: 192). Исследователи отмечают, что глобализация создает эффекты, связанные с утратой культурной идентичности и стандартизации культурных процессов (Smith, Johnson, 2019), и оценивают девестернизацию как процесс, развивающийся в результате отказа от западных образцов и тенденций в культуре, экономике и политике (Shih, 2019). Как актуальный процесс отмечается и перемещение акцента в использовании «мягкой силы» от западных акторов к азиатским. Одним из ключевых примеров все более активно проявляющей себя азиатской модели «мягкой силы» является Китай, активно использующий в своей политике несилового принуждения ценностные и культурные нарративы (Ковба, 2017). Также исследователи фиксируют возрастающую роль «мягкой силы» во внешнеполитической стратегии такой значимой азиатской страны, как Индия (Емельянова, 2017; Наумов, Положевич, 2018).

В контексте концепций «мягкой силы» и девествернизации культуры и медиа все чаще упоминается Республика Корея, ставшая примером использования глобальных медиа как мощного механизма продвижения национального бренда. Модель «мягкой силы», которую применяет Южная Корея, является одной из наиболее успешных, в том числе благодаря тому, что так называе­мая «корейская волна» разрабатывается и на государственном уровне в стратегии развития национального бренда.

Изучение феномена «корейской волны» в российском медиадискурсе представляется актуальным с точки зрения как понимания обозначенных выше процессов, так и в контексте текущих вызовов, вста­ющих перед медиаиндустрией России и связанных с сохранением культурной идентичности в условиях деглобализационных трендов. «Ближайшие перспективы отечественного медиарегулирования предполагают усиление евразийской интеграции медиапространства, укрепление отношений России с Индией, Китаем, Бразилией, ЮАР (объединение БРИКС) и другими странами. Медийные перспективы БРИКС – это создание глобальной архитектуры, параллельной спроектированной вокруг западных институтов, – со своим собственным управлением, со своими расчетами и логистикой» (Вартанова, Дунас, 2022: 14).

«Корейская волна» является объектом изучения исследователей во всем мире. Можно выделить несколько предметных областей изучения данного феномена: жизненный цикл и развитие «халлю» (Arvidsson, 2015; Kim, 2009; Park, 2014 и др.), роль государства в его распространении (Hong, 2014; Kim, 2010 и др.) и влияние медиа и социальных сетей на популяризацию корейской культуры (Dal, 2016; Lee, Nornes (eds.), 2015).

Феномен «корейской волны» («халлю» – кор. 한류, кит. 韓流), связанный с распространением современной южнокорейской культуры, является одним из самых заметных культурных трендов в мире. Впервые о нем заговорили в конце 1990 гг. журналисты «Пекинской молодежной газеты», обозначив этим термином проникновение Южной Кореи на культурный рынок Китая (Лачина, 2014). В тот период по Центральному телевидению Китая транслировалась драма «Что такое любовь», которая заняла второе место среди импортируемой видеопродукции. Успех драмы породил цепную реакцию – популярными стали другие корейские сериалы, а затем проявился интерес и к корейской музыке.

Возникновение и стремительное развитие национальной корейской креативной индустрии в этот период было обусловлено объективной необходимостью: финансовый кризис, начавшийся в Таиланде, затронул страны Восточной и Юго-Восточной Азии. Южная Корея становилась экономически менее привлекательной для инвесторов, возникла острая необходимость в ребрендинге и поиске новых способов получения доходов – одним из них и стала продажа мультимедийного контента на азиатские рынки (Hong, 2014).

На первоначальном этапе развитие «хал­лю» связывают с распространением южнокорейских телесериалов, затем – преимущественно с экспансией корейской поп-музы­ки (K-Pop). В 2000 гг. южнокорейские продюсерские центры начали целенаправлен­но формировать систему создания и продвижения музыкальных айдол-групп (Idol – медийная персона, поп-звезда), активно используя для этой цели стремительно развивающиеся социальные сети. Тогда же начался второй этап, который характеризовался выходом новой стратегии на государственный уровень. В отчетах Министерства иностранных дел Республики Корея появился отдельный параграф «Культурная дипломатия», в котором шла речь об обмене разными аспектами культуры между странами и народами с целью налаживания взаимопонимания.

Третий этап – начало 2010 гг. – период, когда в условиях все более активного развития социальных сетей K-Culture приобретала характер многоаспектного явления, включающего в себя корейскую еду (K-Food), корейскую театральную и музыкальную классику (K-Classics), корейское изобразительное искусство (K-Arts), корейский язык и литературу (K-Literature and Language), корейский спорт (K-sports)¹. Благодаря повсеместному распространению Интернета и возникновению новых глобальных стриминговых платформ (YouTube, Netflix) продукты корейской популярной культуры быстро распространялись на международных мультимедийных рынках. Ким Хен Ми, специалист по коммуникациям из южнокорейского Университета Йонсей, утверждает, что популярность корейских культурных продуктов в регионе можно рассматривать как форму культурной дипломатии, которая продвигает «мягкую силу» Кореи и усиливает ее влияние в регионе (Kim S., 2010). Значимым фактором успеха «халлю» является развитие мощной инфраструктуры креативной индустрии в Южной Корее и инвестиции правительства в обучение творческих профессионалов, которые могут конкурировать на мировом рынке (Cunningham, 2002; Fedorov, 2013). Также в качестве аргумента успеха «корейской волны» часто выдвигают то, что она стала ответом западной культурной гегемонии и отражением стремления к альтернативным культурным перспективам. По мнению отечественных исследователей, популярность корейской культурной продукции в России отражает растущий интерес к культуре и языку этой страны (Самутина, 2019). При этом пока не уделялось достаточного внимания особенностям репрезентации «корейской волны» в российских СМИ, что необходимо, на наш взгляд, для более ясного понимания влияния K-Culture на российское культурное пространство.

 

Результаты исследования

В качестве объекта исследования были выбраны наиболее цитируемые (по данным рейтинга платформы «Медиалогия») российские газеты «Коммерсантъ», «Известия», «Комсомольская правда», а также новостное интернет-издание Lenta.ru. Анализировались публикации за два периода – 2011–2012 и 2021–2022 гг. (разные периоды были выбраны для возможности зафиксировать динамику присутствия «корейской волны» в содержании СМИ). Проводился сквозной мониторинг публикаций на сайтах изданий, вошедших в выборку, по ключевым словам: корейская культура, корейский язык, корейская кухня, корейская еда, корейское кино, корейский сериал, южнокорейский сериал, корейский фильм, корейский режиссер, дорама, k-pop, корейский бойз-бэнд, корейская группа, корейская музыка, корейский исполнитель, Gangnam style, BTS, корейский контент, корейский стиль, корейский бренд, корейский художник. Ключевые слова подбирались таким образом, чтобы охватить основные тематические группы K-Culture (музыка, искусство, кухня, мода и т.д.). Также в качестве ключевых слов использовались варианты локальных культурных единиц, в том числе названия культовых корейских фильмов и сериалов: «Паразиты», «Игра в кальмара», «Поезд в Пусан» и т.п. Кроме того, обращалось внимание на названия популярных групп и исполнителей, а также на известные культурные явления: кимчи (кимчхи), биас, нетизены, айдол и т.п.

Результаты исследования показали, что чаще всего встречаются следующие ключевые слова:

В 2011–2012 гг. – корейский фильм, корейский режиссер, корейское кино, корейский автор, корейский язык, Gan­gnam Style.

В 2021–2022 гг. – корейский фильм, «Игра в кальмара», BTS, корейский автор, корейский режиссер, южнокорейский сериал, дорама, корейское кино, корейская группа, k-pop, BTS.

Наиболее упоминаемые культурные единицы (фильмы, сериалы, режиссеры):

В 2011–2012 гг. – режиссер Ким Ки Дук и его фильмы «Ариран», «Аминь», «Пьета»; фильм «Служанка» Им Сан Су; фильмы Пака Чхан Ука («Стокер», ремейк его фильма «Олдбой»).

В 2021–2022 гг. – сериалы «Игра в кальмара», «Зов ада», «Мы все мертвы»; фильмы «Паразиты», «Минари», «Вступление», «Решение уйти».

Анализ присутствия разных тематических направлений K-Culture показал наиболее высокую встречаемость ключевых слов, связанных с корейским кинематографом (фильмы, сериалы, кинофестивали, анимация). В 2022 г. по сравнению с 2021 г. динамика публикаций о корейском кинематографе несколько снизилась во всех рассматриваемых СМИ (см. табл. 1). Исключением стала «Комсомольская правда» – в этом издании «корейского» контента стало кратно больше, также заметно расширилась тематика публикаций: появились подборки дорам от корейских лидеров мнений, списки лучших южнокорейских сериалов за год и самых ожидаемых премьер, а также карточки фильмов и сериалов, факты о них и актерах.

Таблица 1. Количество публикаций с упоминанием категории «корейский кинематограф», по годам

 

При сравнении двух периодов преж­де всего было выявлено, что показатели количества публикаций в исследуемой области российского медиадискурса с 2011 г. увеличились в несколько раз. Пик популяр­ности пришелся на 2021–2022 гг., когда сериал «Игра в кальмара» стал новым медийным феноменом и повторил успех фильма «Паразиты». Эти культурные продукты стали частью глобальной массовой культуры, выведя «корейскую волну» на новый качественный уровень.

Второй в рейтинге присутствия в российских СМИ категорией стала корейская музыка. В данной категории также зафиксирован кратный рост упоминаемости
(см. табл. 2).

Таблица 2. Количество публикаций с упоминанием категории «корейская музыка», по годам

 

В 2011 г. материалы, связанные с корейской музыкой, публиковались только в «Ком­мерсанте». Инфоповодами послужили музыкальные конкурсы – XIX Operalia и XIV Меж­дународный конкурс имени Чайковского, в которых среди победителей оказались корейские музыканты: Чжонмин Парк, Сун Янг Сео, Йол Юн Сон, Джехье Ли, Джаэсиг Ли.

Что касается 2012 г., то он считается исследователями отправной точкой в глобальном распространении корейской популярной музыки. Это связано с выпуском клипа песни Gangnam Style корейского исполнителя PSY, который за 2012 г. посмотрели на видеохостинговом сервисе YouTube более 1 млрд раз, а на момент проведения данного исследования видео – уже 4,7 млрд. Именно в этот период в исследуемых СМИ впервые появляется упоминание k-pop как жанра и набирающего популярность в мире стиля кей-поп – южнокорейской разновидности танцевальной поп-музыки². В 2021–2022 гг. материалы о корейской музыке стали постоянной частью информационной повестки, а главными объектами публикаций – популярные южнокорейские поп-группы BTS и Blackpink.

 

Выводы

В результате анализа публикаций, вошедших в выборку СМИ, в 2011–2012 и 2021–2022 гг. в целом было выявлено значительное увеличение объема корейского контента в российских газетах и новостном интернет-издании. Развитие Интернета и социальных медиа обеспечило выход культурного продукта Южной Кореи на массовую аудиторию, о чем говорит рост публикаций на корейскую тему. В связи с этим, например, количество материалов о корейском кинематографе в «Комсомольской правде» в 2022 г. увеличилось в 2,7 раза (по сравнению с 2021 г.).

Кинематограф ожидаемо стал наиболее упоминаемой темой. Также важное место в российском медиадискурсе занимает тема корейской музыкальной культуры – кей-поп. Публикации о корейской моде, искусстве, кухне, языке и литературе (в том числе комиксах) встречаются гораздо реже. Это свидетельствует о том, что данные темы пока не вызывают значимого интереса у российской аудитории.

При этом было выявлено, что издания демонстрируют заметные различия и в тематике, и в содержании контента, посвященного корейской культуре, акцентируя внимание на тех аспектах, которые интересны целевой аудитории. Так, в «Комсомольской правде» лидируют публикации о популярных сериалах и актерах, в подаче этой темы часто используются игровые форматы; в таких изданиях, как «Коммерсантъ» и «Известия» превалируют аналитические статьи о культурном контексте; Lenta.ru ориентируется на короткие жанры и громкие инфоповоды и имена.

В целом результаты исследования указывают на растущую популярность корейской культуры в России, что связано, на наш взгляд, с универсальностью ее ценностей, доступным для понимания визуальным и языковым кодом, оригинальными художественными приемами и подходами как в кинематографе, так и в музыкальной сфере. У российской аудитории, улавливающей новые акценты в связи с изменившейся геополитической обстановкой, постепенно проявляется потребность в поиске нового культурного контента в противовес западным источникам. СМИ, выполняя просветительские и социально-регулирующие функции и ориентируясь при этом на запросы аудитории, развивают тематику, связанную с незнакомой ранее культурной средой. Таким образом, как показало исследование, «корейская волна» постепенно становится час­тью культурной повестки российских средств массовой информации.

 

Исследование выполнено за счет средств Программы развития МГУ (проект № 23-Ш02-16).

 

Примечания

¹ Официальный сайт Правительства Республики Корея. Режим доступа: http://www.mcst.go.kr (дата обращения: 14.03.2023). (дата обращения: 14.03.2023).

² Барабанов Б. Корейский рэпер Psy стал рекордсменом Гиннесса // Коммерсантъ. 2012. Сент., 25. Режим доступа: https://www.kommersant.ru/doc/2030244 (дата обращения: 28.04.2023).

 

Библиография

Вартанова Е.Л., Дунас Д.В. Российская медиасистема в начале 2020 гг.: вызовы эпохи неопределенности // Меди@льманах. 2022. № 6. С. 8–17. DOI: 10.30547/mediaalmanah.6.2022.817

Денисова Г.В., Смирнова О.В., Сапунова О.В. Лингвокультурные универсалии как доминирующий фактор восприятия мемов // Филологические науки. Научные доклады высшей школы. 2023. № 6. С. 43–48. DOI: 10.20339/PhS.6-23.043

Емельянова Н.Н. «Мягкая сила» Индии в Южной Азии: стратегия на смену реактивности // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 12: Политические науки. 2017. № 4. С. 35–51.

Зинченко Ю.П., Шайгерова Л.А., Шилко Р.С. Методологические проблемы изучения этнокультурной идентичности детей и подростков в цифровом обществе // Герценовские чтения: психологические исследования в образовании: сб. ст. Вып. 2. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2016. С. 875–884. DOI 10.33910/herzenpsyconf-2019-2-109

Ковба Д.М. «Мягкая сила» в китайской политической науке и практике // XX Междунар. конф. памяти проф. Л.Н. Когана «Культура, личность, общество в современном мире: методология, опыт эмпирического исследования», 16–18 марта 2017 г. Екатеринбург: УрФУ, 2017. С. 2002–2010.

Лачина Е.В. «Корейская волна» как проявление «мягкой силы» // Проблемы Дальнего Востока. 2014. № 2. С. 147–155.

Мердок Дж.П. Фундаментальные характеристики культуры // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретация культуры. Сер.: Культурология ХХ век / под ред. С.Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 49–57. Режим доступа: http://culturalstudy.pstu.ru/modules.php?name=lib_1_13 (дата обращения: 08.04.2023).

Наумов А.О., Положевич Р.С. «Мягкая сила» Индии как суверенного государства: идейные истоки и ретроспектива. Ч. 1 // Государственное управление. Электронный вестник. 2018. Вып. 69. С. 410–430.

Самутина Н. Культурный диалог Кореи и России: состояние и перспективы // Востоковедение и африканистика. 2019. № 3. С. 120–128.

 

Arvidsson A. (2015) K-pop: Popular Music, Cultural Amnesia, and Economic Innovation in South Korea. Consumption Markets & Culture 19 (5): 500–502.

Cunningham S. (2002) From Cultural to Creative Industries. International Journal of Cultural Studies 6 (2): 202–218.

Dal J. (2016) New Korean Wave: Transnational Cultural Power in the Age of Social Media. Illinois: University of Illinois Press.

Fedorov A. (2013) Reconsidering Cultural Policy in South Korea: Towards the Creative Economy? International Journal of Cultural Policy 19 (5): 583–597.

Hong E. (2014) The Birth of Korean Cool: How One Nation Is Conquering the World Through Pop Culture. New York: Picador.

Kim S. (2010) Exporting Culture: The Influence of the Korean Wave in Asia. Asian Survey 50 (3): 556–571.

Kim Y.J. (2009) The Strategic Inquiry for Globalization of Korean Culture. Comparative Korean Studies 17 (1): 251–275.

Lee S., Nornes A.M. (eds.) (2015) Hallyu 2.0: The Korean Wave in the Age of Social Media. Michigan: University of Michigan Press. DOI: 10.3998/mpub.7651262

Nye J.S. (2004) Soft Power: The Means to Success in World Politics. New York: Public Affairs.

Park Y.S. (2014) Trade in Cultural Goods: A Case of the Korean Wave in Asia. Journal of East Asian Economic Integration 18 (1): 83–107.

Shih C. (2019) De-Westernization and Asia’s Cultural Turn: Exploring the Cultural Power Shift in Asia. Journal of Asian Pacific Communication 29 (1): 1–18.

Smith A., Johnson B. (2019) Globalization and Glocalization: Two Sides of the Same Coin? Journal of International Studies 25 (2): 87–105.

Дата поступления в редакцию: 15.09.2023
Дата публикации: 20.10.2023