Ссылка для цитирования: Арканникова М.С. Музейный дискурс: к исследованию контекста // Меди@льманах. 2024. № 3 (122). С. 18−24. DOI: 10.30547/mediaalmanah.3.2024.1824
УДК 316.77+069: 81’42
DOI: 10.30547/mediaalmanah.3.2024.1824
EDN: GDPGZR
© Арканникова Марина Сергеевна
кандидат политических наук, доцент, докторант, директор Высшей школы медиакоммуникаций и связей с общественностью Гуманитарного института Санкт-Петербургского политехнического университета Петра Великого (г. Санкт-Петербург, Россия), arkann_ms@spbstu.ru
Междисциплинарное и всестороннее изучение дискурса, инициированное более полувека назад благодаря работе З. Харриса (Harris, 1952: 1–30), привело сегодня к пониманию дискурса как результата теснейшего взаимодействия двух миров — языка и реальности, представленного социальными репрезентациями. Вслед за расширенным пониманием дискурса М. Фуко (1996 (а, б), 2006), который развернул научную дискуссию в контексте теории коммуникации и социальных практик, Т.А. ван Дейк (van Dijk, 2006; ван Дейк, 2015) одним из первых обратился к изучению связи как между дискурсивными и когнитивными структурами, так и между дискурсивными и социальными. По его мнению, дискурс представляет собой более широкий феномен, чем просто текст, поскольку «вносит вклад в социальные изменения» и относится к еще одной ключевой сфере — «символической власти» (ван Дейк, 2015: 25).
В логике заявленной темы контекст понимается как структурная единица сложного и многоаспектного коммуникативного явления современной действительности — дискурса, который наряду с лингвистическими характеристиками, присущими тексту, обладает и экстралингвистическими — социальными (внеязыковыми) — факторами (ван Дейк, 2015: 25, 30), или, как образно отметил М. Фуко: «дискурс — это тонкая контактирующая поверхность, сближающая язык и реальность, смешивающая лексику и опыт» (1996 (а): 49). Мультидисциплинарность осмысления контекста «как интерфейса между социальной структурой и дискурсом» (Hooper-Greenhill, 2000: 163) представляет собой «экстралингвистическое окружение целого текста, создающего его прагматическую и социокультурную релевантность» (Нефедов, Чернявская, 2020: 83), включающее в себя как минимум, следующие «три измерения: дискурс, познание и общество, а также, когда это возможно, историческое и культурное измерения» (ван Дейк, 2015: 15).
Контекст конструируем, не статичен, всегда связан с конкретными условиями дискурсивного события, паттернами доступа к дискурсу1, всегда подчинен синергетическим законам, т.е. «предполагает более или менее прямую взаимосвязь между ситуационными, социальными, политическими или культурными аспектами „среды“ текста и высказывания, с одной стороны, и структурами самого дискурса — с другой» (van Dijk, 2006: 161), «контекст не поддается формализации, его анализ не может быть представлен как система очевидных языковых маркеров и исследовательских процедур» (Нефедов, Чернявская, 2020: 93).
Автор опирается на принцип методологического плюрализма в исследованиях М. Фуко (1996 (а, б), 2006), Ю. Хабермаса (2001), П. Бурдье (1993, 2002, 2005), Т.А. ван Дейка (van Dijk, 2006; ван Дейк, 2015), Ж. Бодрийяра (2002) на стыке постмодернистской репрезентации культуры, истории, власти, знания, языка, семиотики, лингвистики в контексте научных концептов структурализма и постструктурализма, критического дискурс-анализа и представляет контекст как конструируемую категорию, включающую семь совокупных структурных элементов дискурса:
1) когнитивный (соединяющий и объединяющий знания в границах ментального пространства и определяющий модусы коммуникации, с одной стороны, представляющий интерфейс для обмена информации и инфраструктуру коммуникативного взаимодействия, в том числе время, место, канал и условия — с другой);
2) семиотический (включающий в себя как знаковые системы и символические образования: язык, жесты, образы, так и нарратив, соответствующий определенному временному и пространственному социокультурному контексту);
3) деятельностный (представляющий собой различные социальные практики, направленные на репрезентацию существующих знаковых систем и на создание новых смыслов);
4) медиальный (регламентирующий «рамку восприятия» на семантику дискурса, т.е. оформленность смысла, обусловленность смысловыражения в конкретной дискурсивной практике);
5) аксиологический (напрямую связанный с категорией оценки, выражающейся с помощью лексико-стилистических средств и характеризующей действительность с позиции определенной системы ценностей);
6) социальный (регламентированный всеми тремя видами социальных связей — социальные контакты, социальные взаимодействия, социальные взаимоотношения — и представляющий собой в коммуникативном плане совокупность знаний, ценностей, идентичностей и их коммуникативные эффекты);
7) политический (формирующий, проявляющий и воспроизводящий коммуникативную природу властных отношений в обществе, в том числе иерархию и ротацию различных дискурсов в коммуникативной системе).
Наличие разнообразных школ и подходов к изучению теории дискурса обусловливает широту методологической установки-гипотезы авторского осмысления музейного дискурса: «дискурс — особый способ репрезентации мира» (Йоргенсен, Филлипс, 2008: 233), а также своеобразные «следы памяти» (Гидденс, 2003) в совокупности интровертивной формы коммуникации (текст) и ее экстравертивной формы (речь) (Юнг, 2019) установления «прямого контакта с прошлым» (Хейзинг, 1988, 1997) и когнитивного единства (Хабермас, 2001), которые формируют культурные коды и репрезентуют смыслы (Бодрийяр, 2022), обладают властной силой в определенном ментальном пространстве и историческом контексте (Фуко, 1996 (а, б), 2006; van Dijk, 2006; ван Дейк, 2015).
В авторском представлении под музейным дискурсом, включающим все семь вышеназванных структурных элементов его контекста, понимается «системно организованный комплекс языковых коррелятов национальных музейных практик, нацеленных на проведение государственной политики воспроизводства национальной исторической памяти. Онтологически данный дискурс функционирует как совокупность текстов / коммуникативных продуктов разной природы, производимых субъектами музейной коммуникации на предмет объектов, включенных в процесс производства/воспроизводства национальной исторической памяти или ее компонентов» (Гавра, Арканникова, 2024: 150).
В рамках данной статьи под «музейной сферой» автор имеет в виду совокупность всех акторов, осуществляющих отбор, сохранение и репрезентацию специфической группы природных и культурных объектов, осознаваемых обществом как ценность, подлежащих трансферу в национальную систему культурогенеза.
Рассматривая контекст современной музейной сферы в логике коммуникативного анализа, следует отметить, что музейная сфера, как и весь современный мир, развивается в новой парадигме, определяемой возможностью доступа к информации в любое время, в любом месте, на любом устройстве. Мировая экономика трансформировалась в «медиаконвергентную экономику», «творческую/креативную экономику», «экономику переживаний», где ключевыми акторами и ресурсами выступают креативные институции, коллаборации креативных кластеров и арт-индустрий, социально-культурная инноватика. Так, музейная сфера становится lifestyle-пространством, обладающим рекреационным ресурсом, где посетители могут отдыхать, знакомиться с искусством, расширяя свой эмоциональный интеллект и кругозор.
Вовлечение аудитории в потребление и производство контента, инициированное базисным субъектом пиар, имеет признаки виртуальной игры — геймификации, которая выходит на пределы виртуального пространства и становится частью повседневной жизни пользователя, влияя на его потребительское поведение. Все это задает новый институциональный дизайн современным музейным пространствам, наделяя эти памятные книги человечества, «храмы искусства и науки» новыми коммуникативными коннотациями и эффектами (Арканникова, 2022: 35–36), которые в опоре на работы М. Фуко (1996 (а, б), 2006) впервые были описаны Р. Дюкло (Duclos, 1994) и конкретизированы Э. Хупер-Гринхиллом (Hooper-Greenhill, 2000) в логике концепта «постмузея» (post-museum) как «места личностных и субъективных взаимоотношений, в процессе которых не передаются, но создаются новые знания и опыт» (Arvanitis, 2010: 171). В более широкой трактовке смысловой акцент перемещается с конструирования эффективной концепции внесистемного обучения на коммуникативные и репродукционные возможности новой модели, подчеркивается принципиальная неопределенность и размытость институциональных границ постмузея, где «музейное» и «повседневное», реальное и виртуальное взаимопроникают друг в друга в рамках новых социокультурных практик и «ритуалов», где цель музея — это вдохновение, обучение, идентификация (Балаш, 2018: 13; Мастеница, 2020: 49).
Анализируя современную музейную сферу как многоуровневую систему коммуникаций с точки зрения социальных моделей потребления (Овруцкий, 2010), теории коммуникации и теории социального действия, как участие в символическом обмене, основным предметом которого выступают знаковые системы и/или символические формы (Бодрийяр, 2022) полиактивной культуры (Льюис, 2001), музейное пространство, по мнению автора, предстает как синтез коммуникационных процессов, обусловливающих синергию трех коммуникативных эффектов: эффекта «расширения человека» (Маклюэн, 2003), согласно которому потребитель расширяет сознание, наращивает социальный опыт, «встраивается» в смыслообразование («человек расширяет свою современность, творя собственное будущее и прошлое» (Ассман, 2017: 218)); эффекта «гедонистической модели» (Stihler, 2000), предоставляющего рекреацию и наслаждение в качестве доминирующего нарратива; эффекта «общества переживаний» (Schulze, 1993), в котором когнитивная модальность «гедонистической» усиливается ориентацией на максимальную насыщенность жизни, ее яркость, глубину, где музей выступает площадкой прежде всего переживаемой реальности.
В данной логике посетителя музея можно назвать «новым культурным потребителем», ориентированным и на получение удовольствия, и на удовлетворение потребности в событийной коммуникации, и на поиск личностных и витальных смыслов, где потребительской ценностью для него становится его коммуникативный опыт. «Возможность музея „выстоять“, сохранив свои феноменологические признаки, не мутируя в сторону досугового центра» (Шляхтина, 2011: 18) в острой дилемме «музей: храм или форум?» (Cameron, 1971: 5) определяет в том числе и характер контекста современной музейной сферы.
Вместе с тем активно развивающийся в музейных институциях интерактивный способ коммуникации, по мнению многих исследователей (Мастеница, 2020; Балаш, 2018, 2023 и др.), изменяет культуру потребления: посетители становятся активными участниками так называемой культуры «соучастия» (participatory activities — совместная, общая деятельность), переходящими из разряда созерцателей в разряд творцов (в логике таких моделей поведения собирательство, сотрудничество, сотворчество и гостевое соучастие), что, по мнению автора, можно рассматривать как новые коммуникационные субстанции. В том числе, как суть четвертого эффекта: «общества соучастия» (Jenkins, 2006), реализующего партиципаторные практики (субъектные и/или корпоративные), перформативное поведение (как в музейном или зрелищном варианте, так и в перформативном тексте), интегративные коммеморативные практики (коммеморация — культура намеренного увековечения), в основе которых — осознанное деятельностное участие акторов в культурных процессах и музейной деятельности в частности, а также определенное состояние читателя—зрителя—участника — сопереживающего и вовлеченного в это действие.
В связи с этим следует отметить понятие входного нарратива, введенное в научный оборот З. Дерингом и Э. Пекариком (Doering, Pekarik, 1996) для обозначения той внутренней сюжетной линии, с которой посетитель попадает в музей. Эти входные нарративы предопределяют и направляют поведение, воспитание, воспоминания и оценку степени удовлетворенности посещением / коммуникативным актом. По мнению исследователей («Что-то новое и необычное», 2018: 174–175), наибольшее удовлетворение посетителям приносят экспозиции, которые резонируют с их входными нарративами, подтверждают и обогащают их уже существующий взгляд на мир. Данные факты фиксируются не только на уровне маркетинговых исследований, но и социологами («Что-то новое и необычное», 2018: 28–29; Балаш, 2018), которые также свидетельствуют, что в настоящее время традиционные подходы к описанию аудитории музейной сферы невалидны, поскольку аудитория становится более дифференцированной и изменчивой, ввиду того, что сам социум трансформируется в направлении «слабых связей» между субъектами как в глубину (связи становятся поверхностными, непродолжительными), так и во времени (очень кратковременные, не стойкие) (Бауман, 2008). Базовые параметры активной «культурной публики» остаются прежними, и они универсальны для любых обществ и любых стилевых и вкусовых сегментов: на «культурное потребление» влияет уровень образования и возраст. Но при этом все более значимыми оказываются явления текучей современности (Бауман, 2008), взрыва (Лотман, 2010) и цифрового капитала (Бурдье, 1993, 2002, 2005), феномены коннотаций (Барт, 1989) и симулякры (Бодрийяр, 2022), проявляющиеся в различии жизненных стратегий и стиля жизни в целом, меняющемся статусе, идентичности и репрезентации человека — том, как он видит себя сам и как позиционирует себя в публичном пространстве, а также вкусовые различия, которые зависят и от степени образованности в сфере искусства, и от культурного бэкграунда, и от традиций и предпочтений семьи, интересов коммьюнити.
Можно констатировать, что современная музейная сфера как феномен постмодернизма или постмедиальной эпохи (Арканникова, 2023; Краусс, 2017) обладает значительным научным потенциалом. Исследование современной музейной сферы в условиях новой социальной реальности, социального статуса музея среди других культурных институций и оценки его преобразующего контекста невозможно без анализа системообразующих элементов музейного дискурса, его констант, наделенных гносеологической, онтологической и аксиологической значимостью: знаний, традиций, ценностей, символов, образов, языка. Находясь в постоянном развитии, все они остаются неизменными и составляют единое когнитивное пространство культурного кода нации, формирующее идентичность, навыки мышления, смыслообразования и реализующее феномен социокультурного императива (Арканникова, 2022).
Музейный дискурс как коммуникативный феномен, как особая форма герменевтической кодировки музейной сферы является дискурсом институциональным, подчиненным синергетическим законам, деятельностно-процессуальным и самоорганизованным. В понимании автора музейный дискурс выступает значимым базисом социокультурного и социополитического ценностно-смыслового порядка современного общества и представляет собой полисемантику коммуникационных процессов, обусловливающих синергию четырех коммуникативных эффектов в логике ментальных репрезентаций: эффект «расширения человека», эффект «гедонистической модели», эффект «общества переживаний» и эффект «общества соучастия».
Структурные компоненты коммуникативного взаимодействия, определяемые гибридностью внутреннего каркаса музейной сферы, ориентированной на индивидуальный выбор потребителя, размытостью внешних границ, в формировании которых значительное место принадлежит разнообразию форм репрезентации, содержательному и стилистическому дифференцированию коммуникации в логике всех четырех измерений современной конвергенции (технологическое, организационное, производственное и интеллектуальное), требуют целостного системно-структурного представления и кумулятивных теоретических построений в контексте научно-исследовательской парадигмы музейного дискурса.
1 Автор придерживается понимания Т.А. ван Дейка в логике способа «проявления людьми инициативы в коммуникативных событиях, модальности их участия, а также способов контроля такими параметрами дискурса, как обмен репликами, последовательность высказываний, темы и даже способы их репрезентации — как референтов или тем — в дискурсе» (ван Дейк, 2015: 92).
Арканникова М.С. Музейный дискурс как социокультурный и смыслообразующий феномен российского общества // Казанская наука. 2023. № 10. С. 323–325.
Арканникова М.С. Стратегические коммуникации музейных институций // Коммуникология. 2022. Т. 10. № 4. C. 35–47. DOI: 10.21453/2311-3065-2022-10-4-35-47
Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна / пер. с нем. Б. Хлебникова. М.: Новое лит. обозрение, 2017.
Балаш А.Н. «Границы музея» как предмет профессиональной рефлексии // Вестн. СПбГИК. 2023. № 1 (54). С. 175–182. DOI: 10.30725/2619-0303-2023-1-175-182
Балаш А.Н. Музей как «другое пространство» культуры // Музей — памятник — наследие. 2018. № 1 (3). С. 12–22.
Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989.
Бауман Э. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008.
Бодрияйр Ж. Система вещей / пер. с фр. С.Н. Зенкина. М.: Рипол-Классик, 2022.
Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. СПб.: Алетейя, 2005.
Бурдье П. Социология политики / пер. с фρ. и общ. ред. Н.А. Шматко. M.: Socio-Logos, 1993.
Бурдье П. Формы капитала // Экономическая социология. 2002. № 5. С. 60–74.
ван Дейк Т.А. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации / пер с англ. Е.А. Кожемякина, Е.В. Переверзева, А.М. Аматова. М.: URSS; Либроком, 2015.
Гавра Д.П., Арканникова М.С. Музейный дискурс в условиях информационного противостояния: к постановке проблемы // Коммуникология. 2024. Т. 12. № 1. С. 144–155. DOI: 10.21453/2311-3065-2024-12-1-144-155
Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации / пер. с англ. И. Тюриной. М.: Акад. проект, 2003.
Йоргенсен М.В., Филлипс Л.Дж. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков: Гуманит. центр, 2008.
Краусс Р. «Путешествие по Северному морю»: искусство в эпоху постмедиальности / пер. с англ. А. Шестакова. М.: Ад Маргинем, 2017.
Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2010.
Льюис Р.Д. Деловые культуры в международном бизнесе. М.: Дело, 2001.
Маклюэн Г.M. Понимание медиа: внешние расширения человека / пер. с англ. В. Николаева. М.: Жуковский: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2003.
Мастеница Е.Н. Музей в начале третьего тысячелетия: ведущие тенденции развития // Общество. Среда. Развитие. 2020. № 3. С. 46–54.
Нефедов С.Т., Чернявская В.Е. Контекст в лингвистическом анализе: прагматическая и дискурсивно-аналитическая перспектива // Вестн. Томск. гос. ун-та. Филология. 2020. № 63. С. 83–97. DOI: 10.17223/19986645/63/5
Овруцкий А.В. Социальные модели потребления // Гуманитарные и социальные науки. 2010. № 5. С. 55–64.
Фуко М. (а) Археология знания / пер. с фр. С. Митина, Д. Стасова, общ. ред. Бр. Левченко. Киев: Ника-Центр, 1996.
Фуко М. Дискурс и истина / пер. с англ. А.М. Корбута. Минск: Пропилеи, 2006.
Фуко М. (б) Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону власти, знания и сексуальности. Работы разных лет / пер. с фр. С. Табачниковой. М.: Касталь, 1996. С. 47–97.
Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб.: Наука, 2001.
Хейзинга Й. Осень Средневековья / пер. Д.В. Сильвестрова. М.: Наука. 1988.
Хейзинга Й. Homo Ludens: статьи по истории культуры / пер. Д.В. Сильвестрова. М.: Прогресс-Традиция, 1997.
Шляхтина Л.М. Современный музей: идеи и реалии // Вопросы музеологии. 2011. № 2 (4). С. 14–19.
«Что-то новое и необычное»: аудитория современного искусства в крупных городах России / отв. ред. А.Ю. Прудникова. Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2018.
Юнг К.Г. Психологические типы / пер. с нем. М.: Акад. проект, 2019.
Arvanitis K. (2010) Museums Outside Walls: Mobile Phones and the Museum in Everyday. In: Parry R. (ed.) Museums in a Digital Age. London: Routledge, pp. 170–176.
Cameron D.F. (1971) The Museum, a Temple or the Forum. Curator: The Museum Journal 14: 11–24.
Doering Z.D., Pekarik A. (1996) Questioning the Entrance Narrative. Journal of Museum Education 2 (13): 20–25.
Duclos R. (1994) Postmodern... Postmuseum: New Directions in Contemporary Museological Critique. Museological Review 1 (1): 1–13.
Harris Z.S. (1952) Discourse Analysis. Language 28: 1–30.
Hooper-Greenhill E. (2000) Museums and the Interpretation of Visual Culture. London; NY: Routledge.
Jenkins H. (2006) Convergence Culture: Where Old and New Media Collide. New York: New York University Press.
Schulze G. (1993) Die Erlebnisgesellschaft: Kultursoziologie der Gegenwart. Frankfurt am Main; NY: Campus-Verl.
Stihler A. (2000) Ausgewählte Konzepte der Sozialpsychologie zur Erklärung des modernen Konsumverhaltens. In: Rosenkranz D., Schneider N.F. (eds.). Konsum. Wiesbaden: VS Verlag für Sozialwissenschaften, s. 169–186. DOI:10.1007/978-3-322-89612-4_8
van Dijk T.A. (2006) Discourse, Context and Cognition. Discourse Studies 8 (1): 159–177.
Дата поступления в редакцию: 15.05.2024
Дата публикации: 20.06.2024
