Архив

Технологии коммуникаций в контексте развития общества: «перекосы» или «связанность»?

Ссылка для цитирования: Вартанова Е.Л. Технологии коммуникаций в контексте развития общества: «перекосы» или «связанность»? // Меди@льманах. 2025. № 1 (126). С. 8−17. DOI: 10.30547/mediaalmanah.1.2025.817

УДК 316.776.2
DOI: 10.30547/mediaalmanah.1.2025.817
EDN: ARDBJS

© Вартанова Елена Леонидовна
академик РАО, профессор, доктор филологических наук, декан факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, заведующая кафедрой теории и экономики СМИ факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), eva@smi.msu.ru

Анализируя актуальное состояние отечественных медиакоммуникаций, представляется важным обратить внимание на ту роль, которую в их становлении сыграли технологии массовой коммуникации. Очевидно, что общность информационного пространства и культурная связанность страны в значительной степени гарантируются именно этими технологиями.

Цивилизации, империи и коммуникационные технологии

Дискуссия о роли массовых, а сегодня и медиакоммуникаций в создании и поддержании единого политического, знаниевого, культурного, идейного, ценностного пространства началась еще в 1950 г., когда канадский историк экономии Г. Иннис опубликовал одну из наиболее цитируемых в исследованиях медиа работ — «Империя и коммуникации». Поставив перед собой масштабную задачу оценить влияние медиа — и как технологий, и как материальных носителей (глины и папируса, пергамента, бумаги, радио) — на состояние общества, он выдвигал мысль о воздействии технологий коммуникации на развитие империй древности (Иннис, 2024). Ключевые идеи Г. Инниса оказали заметное влияние на интерпретацию роли коммуникационных технологий в общественной жизни в целом и медиасистеме в частности.

Во-первых, рассматривая историю расширения Британской империи, он обращал внимание на необходимость понимания факторов, ответственных за успешное действие «центробежных и центростремительных сил» в государстве: «При обустройстве обширных территорий коммуникация играет жизненно важную роль, и эффективное управление крупными территориями в очень значительной степени зависит от эффективности коммуникации» (Иннис, 2024: 30). По мнению Г. Инниса, в разных культурных условиях и контекстах доступа к информации и знаниям, а также их распространения средства коммуникации могут «играть» как на объединение (центростремительность), так и на разъединение (центробежность) государственных институтов и даже стран в целом. Он подчеркивал значение носителей информации для цивилизации, преломляемое в понятиях времени и пространства, и выделял две категории средств массовой информации: «временно ориентированные» (на долговечных носителях — пергаменте, глине, камне; определяются религиозной организацией общества) и «пространственно ориентированные» (на более легких и менее долговечных материалах — папирусе, бумаге; фиксируют особенности политической организации общества). Процветание цивилизаций, как считал Г. Иннис, возможно, когда последняя «отражает в себе влияние более чем одного носителя и когда перекос одного из них в сторону децентрализации компенсируется перекосом другого в сторону централизации» (Иннис, 2024: 31). К тому же, по его мнению, освоение страной дополнительного средства коммуникации ограничивает «перекос» в последней, создает условия, благоприят­ствующие росту империи (Иннис, 2024: 277).

Во-вторых, Г. Иннис неоднократно обращается к слову и языку, анализируя их существование в устной, письменной, а затем в печатной форме, а также связывая эти формы с ролью традиционной культуры, доступом к знаниям, национальным настроениям (Иннис, 2024: 270–272). Язык, по представлению ученого, усиливает влияние национального государства «вовне» и «извне», но при этом и сам он оказывается под воздействием «механизации пространства напечатанного и устного слова» (Иннис, 2024: 276). Однако влияние это диалектичное, поскольку «благодаря печатному станку бумага способствовала эффективному развитию живых языков» (Иннис, 2024: 278). Обосновывая мысль о значимости языка для сохранения культуры страны, исследователь, в частности, отмечает, что сложность русского языка стала барьером для немецкой пропаганды в годы Второй мировой войны (Иннис, 2024: 270).

При анализе взаимосвязи социальных коммуникаций и обеспечивающих их технологий Г. Иннис одним из первых увидел, как технологии коммуникации — и печатные/механические, и электронные — способство­вали появлению новых структур общественной жизни. По мнению автора, развитие телеграфа и создание новостных агентств, ускоренные спросом «на изве­стия ради роста тиражей» (Иннис, 2024: 263), привели к новым политическим катаклизмам, экономической депрессии и, как мы видим сегодня, к значительным трансформациям общества.

Противопоставление устного и печатного, слышимого и зримого, времени и пространства в коммуникации, постоянно привлекавшее внимание Г. Инниса, свидетельствовало о его попытках найти способы сдерживания «перекосов» в коммуникации. Двойственность форм и последствий социальной коммуникации, подмеченная им, и критичное отношение, с которым он относился к технологиям, нашли свое отражение в исследовательских работах многих зарубежных авторов.

Зарубежные исследования информационных технологий: критические подходы

Предложенные Г. Иннисом в 1950 гг. характеристики империй и цивилизаций на основании анализа доминирующих в них типов коммуникаций, противоречивость в их экстраполяции не только на век электронных, но и на век цифровых технологий породили множество дискуссий и сформировали своего рода «лагеря» внутри академического поля, изу­чающего природу и социальные аспекты использования медиатехнологий. Политэкономисты, социологи, антропологи, исследователи менедж­мента, истории техники и, конечно, медиаисследователи высказывают зачастую полярные точки зрения: технооптимисты выступают в защиту созидательной роли технологий, технопессимисты — с обличением их манипулятивного потенциала, используемого прежде всего крупными корпорациями в целях получения сверхприбылей, сворачивания индивидуальных свобод, которые гарантированы современному потребителю (Варуфакис, 2025; Зубофф, 2025).

Начиная с концепции постиндустриального общества, возникшей в 1960 гг., информационно-коммуникационные технологии и передаваемая посредством их информация стали рассматриваться как новая экономическая сила, преобразующая общество и расширяющая арену социального действия (Белл, 2004). Однако уже у Д. Белла, включившего в повестку академических и политических дискуссий проблемы информации и как ключевого нематериального ресурса экономики, и как технологических систем, обеспечивающих ее функционирование в обществе, проявляется подмеченная Г. Иннисом дуальность данного предметно-объектного поля. В этой дуальности противостоят материальное производство, обеспечиваемое сегодня новейшей технологической инфра­структурой, и нематериальная природа важнейшего экономического (как, впрочем, и политического и культурного) ресурса — информации. На рубеже веков значение информации, «наполняющей» цифровую технологическую инфраструктуру, и самой этой инфраструктуры, порождающей новый пласт экономики, возрастало и становилось одним из ключевых объектов медиаисследований.

В наиболее концентрированном виде роль технологических коммуникационных инноваций в преобразовании общества обозначил М. Кас­тельс, утверждавший, что именно они благодаря базовой сетевой коммуникационной логике, прежде всего интернету, приведут к перестройке капитализма (Кастельс, 2000). Децентрализованная и нелинейная сеть социальных и индивидуальных коммуникаций (или ризома, как у Ж. Делеза и Ф. Гваттари (2010)) приводит к появлению нового типа общества — на рубеже столетий оно детерминируется как информационное. Несмотря на широкое использование определения «информационное», расхождения во взглядах на это общество у исследователей встречались довольно часто, и касались они понимания его природы — или как совершенно нового, отрицающего предыдущие типы общества, или как производного от прежней системы, впитавшего его основные черты (Уэбстер, 2004).

М. Кастельс (2000), а затем и другие авторы выявили целый ряд противоречивых последствий вхождения цифровой инфокоммуникационной инфраструктуры в жизнь людей. В их числе — превращение интернета в:

• коммуникационную структуру общества, которая, упрощая внешне общение людей, усложняет социальные взаимодействия на горизонтальных и даже вертикальных уровнях, усиливая возможность контроля и слежения (Sussman, 1997);
• новое экономическое пространство, интегрирующее цифровые телекоммуникации, информационные технологии, программное обес­печение, цифровое содержание, которое позволяет распространять огромные массивы уже произведенной информации, генерирующие новые объемы больших данных о пользователях (Срничек, 2020: 36–37);
• инструмент формирования репутации и влияния как ключевых нематериальных капиталов современной эпохи, в соответствии с подходом П. Бурдье к выделению культурного, социального, символического капитала человека (Бурдье, 1993, 2002);
• опасное цифровое пространство, требующее не только институциональных мер (безопасности инфраструктуры и самого человека, защиты информации), но и специальной подготовки пользователей для понимания и использования этого пространства (Ragnedda, Ruiu, 2020).

В последние годы начатая еще Г. Иннисом дискуссия о воздействии коммуникационных технологий на общество не только усиливает стремление избавиться от «перекосов» в инфокоммуникации, но и развивает идеи обеспокоенности возможными негативными последствиями глубокого проникновения медиатехнологий в общественные и личные практики. Эти последствия, по мнению многих авторов, связаны и с трансформацией капитализма, в том числе с необходимостью обновить концептуальное наполнение самого термина. Определение «посткапитализм» (Мейсон, 2016) не является всеобъемлющим: большинство авторов полагают, что это тот же капитализм, но с иными свойствами и природой. Среди предлагаемых формулировок отметим те, что связывают изменения капитализма с социальными последствиями внедрения в него инфокоммуникационных технологий, например: «информационный», «коммуникативный», «цифровой», «нематериальный», «ризоматический», «надзорный», «платформенный», «капитализм нажатия клавиш», «кликбейт-капитализм» и многие другие (Варуфакис, 2025: 290–293). Наиболее «радикальный» термин в этом ряду — «технофеодализм» — описывает процесс, когда, овладевая вниманием интернет-аудитории, техноструктура превращает людей в «облачных рабов»: «...наша цифровая идентичность не принадлежит ни нам, ни государству. Она разбросана по бесчисленным частным цифровым „экосистемам“, имеет множество владельцев [частный банк, социаль­ные сети, стриминговые сервисы. — Е.В.], но ни один из них не является нами <...> И за всеми ними стоят бесчисленные другие, которые незримо собирают, отслеживают, просеивают и обменивают вашу активность на информацию о вас» (Варуфакис, 2025: 90).

В таких формулировках заметны отсылки к тем актуальным явлениям и процессам, которые связаны со становлением новой экономики и новых рынков, трансформирующих прежнюю экономическую систему. В первую очередь это:

• новые формы создания прибавочной стоимости и эксплуатации в условиях цифрового капитализма платформ (Срничек, 2020);
• становление цифровых рынков, на которых «облачный» потребитель добровольно и бесплатно отдает свои данные, которые определяют основу новых цифровых бизнес-моделей и новых типов прибыли и создают новых лидеров рынка (компании «Большой Цифры») (Варуфакис, 2025);
• беспрецедентная коммодификация внимания аудитории и усиление надзорного капитализма, представляющего самовольное изъятие человеческого опыта ради чужой прибыли (Зубофф, 2024: 30–31).

Связывая глобальный прогресс технологий на рубеже ХХ—XXI вв. и порождаемые им новые медиаструктуры и эффекты с общественным развитием, исследователи указывали на неоднозначные последствия воздействия информационно-коммуникационных технологий на общество. Один из значимых медиатеоретиков второй половины ХХ в. Р. Уиль­ямс, анализируя принятие телевидения обществом в 1950–1960 гг., подчеркивал, что технология должна рассматриваться как нечто такое, что «искалось и развивалось» в соответствии с задуманными целями и практикой (Williams, 1975).

Технологии и культурная «связанность» отечественного медиапространства

Сегодня в дискуссии о роли медиатехнологий в общественной жизни особое значение приобретает экономическая сфера глобальной коммуникации. Вероятно, это связано с традиционным вниманием зарубежных, главным образом англосаксонских, исследователей, в рамках политэкономической парадигмы, к структурам собственности в медиасистемах, к формам экономического контроля производства и распространения содержания, к изменению архитектуры медиа под воздействием процесса цифровизации (Noam, 2016; Lee, Jin, 2018).

В связи с этим возникают вопросы. Можем ли мы использовать для анализа всех национальных медиаконтекстов одни и те же концептуальные разработки сторонников технологического детерминизма, оценивающих только богатейшие страны Глобального Севера? Не стоит ли уйти от жесткой критики технологий, поставленных на службу рыночной экономики, и перенести акцент на изучение конструктивного потенциала медиатехнологий в укреплении национальных культур?

В академической среде государств Глобального Юга реже проводятся исследования воздействий медиатехнологий на культуру ассиметричной глобализации и даже деглобализации, а также информационного/цифрового неравенства, поскольку абсолютное большинство стран мира все еще отстают от технологически развитых держав (Gladkova, Ragnedda, 2020; Gladkova, Vartanova, Shi-xu, 2024).

Вопросы сохранения, развития и защиты национальных и этнических культур, традиций, ценностей в цифровых медиакоммуникациях попадают в фокус внимания исследователей в странах Глобального Юга, где, в условиях многокультурности и полиэтничности, низкий уровень развития медиатехнологий оказывает негативное влияние прежде всего на «связанность» культурного информационного пространства нации, исторических традиций, общих и индивидуальных ценностей.

Россия находится в уникальном геополитическом и культурном положе­нии: связывая Европу и Азию, не только объединяет территории, но и интегрирует культуры, религии, нации и этнические группы. Эти положения развивались, в частности, Н.С. Трубецким и П.Н. Савицким в дискуссии о евра­зийстве, возникшей в среде русской эмиграции в 1920–1930 гг. С одной стороны, Россия воспринималась ими как самобытная цивилизация, как «особый этнографический и культурный мир, занимающий срединное пространство Европы и Азии»; с другой стороны, населенная и сформированная множеством национальностей и этносов, — как «особая многонацио­нальная нация», и в географическом, и в лингвистическом, и в историческом, и в экономическом, и во многих других смыслах (Плаксенко, 2024: 271).

Евразийский вектор в значительной степени лежит в основе российской идентичности, и его развитие не только в экономике и политике, но и в сфере медиакоммуникаций становится очевидной неизбежностью. В отечественной культуре значимое место занимают ценности, связанные с мультикультурностью, полиэтничностью, многоязычием, разнообразием национальных традиций (Гладкова, Мкртычева, 2021).

Рассматривая природу, структуру и функции российской медиасистемы, следует учитывать не только общие подходы и параметры анализа, но и ряд национальных особенностей, в том числе традиции технологического лидерства России/СССР в области компьютерных и медиатехнологий (изобретение радио и телевидения, распространение спутниковой связи и интернета). При изучении российской технологической медиасреды необходимо также иметь в виду непростые географические условия для распространения телекоммуникационных сетей, необходимость формирования системной государственной политики по преодолению информационного и цифрового неравенства (Цифровое неравенство в современном коммуникационном пространстве России, 2023).

Сегодня отечественная медиасистема находится на достаточно высоком уровне технологического развития, демонстрируя переход от прежнего этапа индустриального развития к новому — этапу создания медиа­коммуникационной индустрии (МКИ). Используя новый, только входящий в оборот теоретических исследований и еще не нашедший широкого распространения термин (Вартанов, 2023), признаем: медиа как в глобальном масштабе, так и в отечественных реалиях находятся в периоде радикальных технологических трансформаций — медиаметаморфозе (Вартанова, 2023).

Этап формирования МКИ определяется рядом факторов, среди которых прежде всего выделяются:

• особый, прежде не существовавший технологический индустриальный уклад, складывающийся в настоящее время в результате цифровизации (Вартанов, 2023);
• изменившийся запрос аудитории на продукты и услуги цифровой медиакоммуникационной среды (Дунас (ред.), 2021);
• появление благодаря цифровым интерактивным технологиям у субъектов этой индустрии новых функций, свойственных ранее раздельно существовавшим отраслям: медиа, телекоммуникаций, информационных технологий (Макеенко, Вырковский, 2021).

Основой технологической инфраструктуры современной, сложной российской медиасистемы является интернет, доступ к которому, по оценкам официальных источников, в 2024 г. был у 110 млн чел.¹ Очевидно, что, несмотря на расширившееся предложение онлайн-содержания и продолжающееся проникновение интернета, получение россиянами высокоскоростных качественных услуг широкополосного доступа в значительной степени зависит от материальной составляющей: устройств доступа и трансляции, телекоммуникационных сетей и компьютеров. И, кроме того, от мнений людей, которые осуществляют социальную коммуникацию, и уровня доверия аудитории к журналистике и медиа.

Оценивая значение технологической составляющей, остановимся на нескольких важных, на наш взгляд, моментах, объясняющих независимое положение России в глобальном коммуникационном пространстве.

Во-первых, в силу исторических причин Россия достаточно самостоя­тельна в сфере изобретения основных коммуникационных технологий — как механических, так и электронных. Список отечественных инноваций в медиасфере довольно внушителен. Созданный в 1553 г. И. Федоровым и Д. Мстиславцем печатный станок положил начало книгопечатанию, изобре­тение А. Поповым приемно-передающей радиосистемы в 1895 г. создало основу для радиовещания. Техническая база для передачи изобра­жения посредством радиоволн была заложена в 1930 г., и уже к 1934 г. в СССР был налажен выпуск собственных телевизоров. Конструирование первых советских компьютеров после Великой Отечественной войны, запуск первых спутников отражали стремление СССР к технологическому лидерству, которое до 1960–1970 гг. подтверждалось и в сфере коммуникационных технологий (Борецкий, 2012).

Во-вторых, отечественное телевидение вполне успешно перешло на цифровое вещание, следуя глобальному процессу цифровизации эфирного телевидения, который в 2010 гг. оказался ключевым для национальных медиасистем. Федеральная целевая программа «Развитие телерадиовещания в Российской Федерации на 2009–2015 гг.», продленная до 2019 г., позволила 98% жителей страны принимать 20 эфирных каналов в одинаковом для всех, независимо от места проживания, качестве. Для сравнения вспомним: в 2010 г. лишь 45% населения в эфире были доступ­ны не более четырех каналов (Вартанова (ред.), 2023: 198).

В-третьих, важнейшей инновацией в коммуникационной среде стало появление интернета. В силу особенностей социально-политической и технологической трансформации России интернет активно осваивался только с 1993 г., но уже в течение последующего десятилетия число пользователей удваивалось ежегодно, а за последние тридцать лет увеличилось более чем в 100 раз.

Последствием другого российского технологического «чуда» — мобильной телефонии — стал быстрый рост подключений мобильной связи, которая заметно расширила коммуникационные возможности россиян и количество пользователей интернета. По данным исследовательской компании Mediascope, осенью 2024 г. около 85% населения пользовались мобильным интернетом, среднее время потребления которого составляло 3 ч 52 мин, хотя у молодых россиян (в возрастной группе 12–24) оно дос­тигало даже 6 ч в сутки².

В-четвертых, Россия — одна из немногих стран мира, где созданы, активно действуют и развиваются социальные медиа и цифровые платформы, находящиеся в собственности российского бизнеса: «ВКонтакте», «Одноклассники», «Яндекс», Telegram. «Технологические решения становились бизнес-стратегией, позволявшей достигать лидерства и устойчивости экономической модели. На их основе формировались уникальные подходы к сбору и анализу данных и собственные алгоритмы управления потоками данных» (Тышецкая, 2024). Отметим особое значение «Яндекса» как поисковой системы, которая первая начала индексировать онлайн-поиск на русском языке, что гарантировало первый контур национальной технологической независимости, «ВК» как активно развивающейся экосистемы с достаточно сильными и авторитетными медиаресурсами, формирующими общенациональную новостную повестку, и мессенджера Telegram как динамичной среды коммуникации, объединяющей самые разные субъекты: профессиональных авторов, журналистов и производителей развлекательного контента, блогеров, инфлюенсеров, аудиторию.

Говоря о «связанности» — информационной целостности, общем культурном пространстве и едином ценностном поле России, нельзя недооценивать значение коммуникационных технологий для информационного и культурного суверенитета страны. Кроме того, важно помнить, что в истории российской медиасистемы борьба за приоритет отечественных коммуникационных технологий всегда была борьбой за нашу культурную и информационную самобытность.

Примечания

¹ Григоренко: число пользователей интернета в России выросло до 110 млн человек // Ведомости. 2024. Сент., 30. Режим доступа: https://www.vedomosti.ru/technology/news/2024/09/30/1065551-grigorenko-chislo (дата обращения: 20.01.2025). (дата обращения: 20.01.2025).

² Как россияне используют интернет на смартфоне / Mediascope. 2024. Сент., 25. Режим доступа: https://mediascope.net/news/2654610/ (дата обращения: 20.01.2025).

Библиография

Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество: опыт социального прогнозирования. М.: Academia, 2004.

Борецкий Р.А. Беседы об истории телевидения: лекции, прочитанные на факультете журналистики МГУ в феврале—мае 2010 г. 2-е изд. М.: ИКАР, 2012.

Бурдье П. Социология политики / сост., общ. ред. и предисл. Н.А. Шматко. М.: Socio-Logos, 1993.

Бурдье П. Формы капитала // Экономическая социология. 2002. Т. 3. № 5. С. 60–74.

Вартанов С.А. Медиакоммуникационная индустрия: к теоретическому обоснованию категории // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2023. № 6. С. 3–36. DOI: 10.30547/vestnik.journ.6.2023.336

Вартанова Е.Л. «Пересборка» медиа: актуальные процессы трансформации в условиях цифровизации // Меди@льманах. 2023. № 3. С. 8−16. DOI: 10.30547/mediaalmanah.3.2023.816

Варуфакис Я. Технофеодализм. М.: Ad Marginem, 2025.

Гладкова А.А., Мкртычева Ю.А. Этнические СМИ в условиях цифровой среды: итоги экспертного опроса // Меди@льманах. 2021. № 3. С. 41–49. DOI: 10.30547/mediaalmanah.3.2021.4149

Делез Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Кн. 2. Тысяча Плато. Екатеринбург-Москва: У-Фактория; Астрель, 2010.

Зубофф Ш. Надзорный капитализм или демократия? М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2025.

Иннис Г. Империя и коммуникации и другие работы. Ереван: Fortis Press, 2024.

Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М.: ИД ГУ ВШЭ, 2000.

Макеенко М.И., Вырковский А.В. Возможности влияния неинституционализированных производителей развлекательного и познавательного контента на ауди­торию // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2021. № 5. С. 74–99. DOI: 10.30547/vestnik.journ.5.2021.7499

Медиапотребление «цифровой молодежи» в России: моногр. / под ред. Д.В. Дунаса. М.: Фак. журн. МГУ; Изд-во Моск. ун-та, 2021.

Медиасистема России: учебник для студентов вузов / под ред. Е.Л. Вартановой. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2023.

Мейсон П. Посткапитализм: путеводитель по нашему будущему. М.: Ad Marginem, 2016.

Плаксенко А.А. Россия—Евразия как особый культурно-географический мир в теоретическом наследии классического евразийства // Мир науки, культуры, образования. 2024. № 1 (44). С. 270–272.

Срничек Н. Капитализм платформ / пер. с англ. под науч. ред. М. Доб­ряковой. М.: ИД НИУ ВШЭ, 2020.

Тышецкая А.Ю. Трансформация медиаплатформы в цифровую медиаэкосис­тему: траектория преобразования (на примере группы «ВК») // Меди@льманах. 2024. № 6. С. 42−56. DOI: 10.30547/mediaalmanah.6.2024.4256

Уэбстер Ф. Теории информационного общества. М.: Аспект Пресс, 2004.

Цифровое неравенство в современном коммуникационном пространстве России / под ред. Е.Л. Вартановой и А.А. Гладковой. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2023.

Gladkova A., Ragnedda M. (2020) Exploring Digital Inequalities in Russia: an Interregional Comparative Analysis. Online Information Review 44 (4): 767–786. DOI: 10.1108/OIR-04-2019-0121

Gladkova A., Vartanova E., Shi-xu (2024) Digital Inequality: Studies in Cultural Communication. London, New York: Routledge.

Lee M., Jin D.Y. (2018) Understanding the Business of Global Media in the Digital Age. London, New York: Routledge.

Noam E.M. (2016) Who Owns the World’s Media? Media Concentration and Ownership around the World. Oxford: Oxford Univ. Press.

Ragnedda M., Ruiu M.L. (2020) Digital Capital: A Bourdieusian Perspective on the Digital Divide. UK: Emerald Publ.

Sussman G. (1997) Communication, Technology and Politics in the Information Age. London, New Delhi, Thousand Oaks: Sage.

Williams R. (1975) Television: Technology and Cultural Form. New York: Schocken Books.

Дата поступления в редакцию: 07.01.2025
Дата публикации: 20.01.2025

Читать статью