Архив



Первое писательское чествование: проблема освещения юбилея И.А. Крылова в русской прессе



Ирина Прохорова

Ссылка для цитирования: Прохорова И.Е. Первое писательское чествование: проблема освещения юбилея И.А. Крылова в русской прессе // МедиаАльманах. 2019. № 6. С. 106−125.
DOI: 10.30547/mediaalmanah.6.2019.106125

© Прохорова Ирина Евгеньевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы и журналистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова (г. Москва, Россия), ieprokhorova@mail.ru



Ключевые слова: освещение юбилея И.А. Крылова, презентация речи В.А. Жуковского в периодике, куплеты П.А. Вяземского, министр-цензор С.С. Уваров.

В статье анализируется освещение в периодике первого в России публичного писательского юбилея − чествования И.А. Крылова в 1838 г. − в контексте как взаимоотношений внутри литературно- журнального сообщества, так и влияния на него министра народного просвещения С.С. Уварова. Показаны успехи и неудачи становления нового формата, требующего от авторов не только полноты и оперативности отражения события, но и осознания целей формирования исторической памяти о юбилее и юбиляре.

 

К истории вопроса

Первым публично отмеченным прижизненным писательским юбилеем в России по праву считается чествование И.А. Крылова 2 февраля 1838 г., когда 70-летие со дня его рождения и 50-летие его литературной деятельности1 отмечалось по инициативе группы петербургских литераторов, одобренной императором. О небывалом до этого в стране событии в зале Благородного собрания, на котором, по наблюдениям журналистов, присутствовало до 300 человек, писали почти все периодические издания северной столицы, включая немецкоязычную официальную газету St. Petersburgische Zeitung, дважды − «Московские ведомости», сообщал о нем и ведущий политический ежедневник Германии Allgemeine Zeitung.

Интерес историка отечественной журналистики к этому юбилею тем более закономерен, что его проект рождался под влиянием распространяемой прессой информации об юбилеях российских медиков, которые организовывались их профессио­нальным сообществом, но посещались и литераторами. Так, в 1827 г. М.П. Погодин в «Московском вестнике» сообщил о пятидесятилетии медицинской деятельности Х.И. Лодера2, а уже с 1836 г. в первой российской медицинской газете «Друг здравия» под редакцией К.И. Грум-Гржимайло стали довольно регулярно выходить подобные сообщения. Новый медийный формат, как сказали бы сегодня, заинтересовал редакторов «массовых» петербургских изданий: отчет о юбилее создателя русской анатомической школы П.А. Загорского увидел свет в «Библиотеке для чтения» в декабре 1836 г.3, а летом 1837 г. «Северная пчела» поместила статью о чествовании доктора И.Ф. Рюля4.

Вероятно, эти опыты помогли одному из редакторов «Северной пчелы» Н.И. Гречу при обсуждении зародившейся у Н.В. Кукольника на очередном литературном собрании идеи публичного обеда в честь приближавшегося юбилея Крылова буквально на ходу написать его программу, как он вспоминал позднее не без свойственного ему самохвальства5. Программу через В.А. Владиславлева, адъютанта при начальнике штаба корпуса жандармов и литератора, не раз выступавшего посредником между деятелями литературы и III отделением, передали А.Х. Бенкендорфу. В результате в бумагах этого ведомства, относящихся к организации юбилея Крылова во второй половине января 1838 г., значилось, что он задуман «по примеру врачей, торжествовавших юбилей маститых своих собратьев»6.

В записках Греча о событиях тех дней, причем созданных в разное время и с разными целями, чрезвычайно высоко оценена его роль в замысле крыловского юбилея7. Однако после получения «соизволения» императора на устройство юбилея руководство его реализацией оказалось в руках министра народного просвещения С.С. Уварова, который и ранее не благоволил Гречу, а теперь не мог не заметить его попытки действовать в обход министерства8. Поэтому в утвержденный им организационный комитет празднования во главе с А.Н. Олениным вошли В.А. Жуковский, В.Ф. Одоевский, П.А. Вяземский, В.И. Карл­гоф и П.А. Плетнев, но не Греч. Эти трения при подготовке чествования, естественно, отразились на его освещении в периодике.

Всегда деликатный и дипломатичный Плетнев, создавая позднее биографический очерк о Крылове, не заострил внимания на фамилиях «отцов» идеи его юбилея, указав, однако, что оргкомитет был составлен «из лиц, к поэту ближайших по дружбе»9. В вышедшей в том же году био­графии Крылова, написанной М.Е. Лобановым, автор ограничился словами об «единодушном согласии всех русских литераторов» с мыслью о чествовании, которая «мгновенно осуществилась»10. Ни один из них не упомянул об освещении торжества, если не считать отсылки Плетнева к своей юбилейной публикации в «Современнике» в 1838 г.11

В год столетнего юбилея писателя увидело свет исследование первого крылововеда В.Ф. Кеневича (1869 г.), переизданное в 1878 г., к которому прилагался «Указатель статей о Крылове и его сочинениях», представивший тексты двух юбилейных журнальных выступлений − «Журнала Министерства народного просвещения» и «Современника» (Кеневич, 1878: 259−261). Тогда же в отдельном приложении была напечатана статья Кеневича «Пятидесятилетний юбилей Крылова», включавшая два газетных материала с объяснениями отсутствия на празднике Греча, Булгарина, Сенковского и несколько писем-откликов современников на юбилей и его освещение в газетах − «Русском инвалиде», «Северной пчеле» и «Московских ведомостях» (Кеневич, 1878: 309, 313), однако сами отчеты о чествовании в периодике даже не перечислены. Исследователь объяснил это тем, что в биографиях баснописца Плетнев и Лобанов описали юбилей подробнее (Кеневич, 1878: 312).

В советские годы в книгах Н.Л. Степанова о Крылове, изданных в 1949 и 1963 гг., говорилось о позитивной роли в устройстве праздника лишь его оргкомитета (Степанов, 1949: 127−128; Степанов, 1963: 301). В издании 1949 г. имена Греча и Булгарина назывались исключительно в связи с якобы неудачной попыткой царской власти «регламентировать» юбилей с их помощью, что привело к «демонстративному» отказу оргкомитета пригласить их на торжество (Степанов, 1949: 128). В издании 1963 г. эта версия уже не упоминалась и было воспроизведено направленное от имени С.С. Уварова 3 февраля 1838 г. Петербургскому цензурному комитету предписание, «чтоб ни в одном периодическом издании не было ничего печатаемо о вчерашнем празднике в честь И.А. Крылова без особого разрешения его высокопревосходительства» (Степанов, 1963: 304). В результате, по мнению ученого, юбилей был «скрыт от народа», а информация о нем появилась только в «Журнале Министерства народного просвещения» и «Со­временнике» Плетнева (Степанов, 1963).

В.А. Десницкий в вышедшей в 1983 г. биографии Крылова также умолчал о проб­леме «Греч-Уваров», но подчеркнул, что, несмотря на усилия «истинных почитателей Крылова <...> превратить юбилей в торжество таланта, в народный праздник литературы», он оставлял «странное впечатление». Обращение к периодике 1838 г. привело автора к выводу, что праздник был «специально устроен для того, чтобы вызвать симпатии к царю − ”покровителю искусств“, чтобы не только продемонстрировать любовь и уважение самодержавия к литературе, но и заставить забыть тяжелое впечатление от смерти Пушкина» (Десницкий, 1983: 131). Такая оценка лишь отчасти верно передает настроенность властей на политическую инструментализацию юбилея Крылова, но отнюдь не отражает всей сложности противоречивых, конфликтных и, разумеется, не полностью документиро­ванных и потому особенно трудных для анализа процессов его устроения и освещения в прессе. Не отражают этого, впрочем, и высказывания О.Д. Голубевой (1997: 106−107) на данную тему, которая уже в постперестроечное время заметила неточность цитированного суждения Десницкого, но сама углубляться в изучение юбилейных публикаций не стала.

Очень значительный шаг в данном направлении сделан в работах Е.Э. Ляминой и Н.В. Самовер − статье «Крылов и многие другие: генезис и значение первого литературного юбилея в России» (2017) и ее расширенной версии «Крыловский юбилей 1838 года как культурный и идео­логический феномен» (2018). Нам также доводилось писать о некоторых особеннос­тях отражения этого писательского чествования в газетах (Прохорова 2017; 2019). Однако анализ журналистской составля­ющей юбилея Крылова представляется все еще недостаточным, а многие суждения исследователей требующими значительных уточнений и дополнений − этим задачам посвящена данная статья.

 

Неожиданное лидерство«Русского инвалида»и «крыловские штуки»П.А. Вяземского

Историко-журналистское изучение юбилейного контента предполагает преимущественное внимание к оценке оперативности, полноты и объективности освещения события, схождений и расхождений в подаче и содержании публикаций в периодических изданиях с разными установками и, что не менее важно, возможностями (по периодичности, доступу к информации и т.п.). В этой связи важно иметь в виду, что к юбилею оргкомитет издал (цензурное разрешение подписано А. Крыловым в день праздника!) программу, в которую были включены тексты запланированных поздравлений и в прозе, и в стихах, музыкальное сопровождение и даже меню обеда. Правда, дошедшие до нас брошюры «Приветствия, говоренные И.А. Крылову в день его рождения и совершившегося 50-летия его литературной деятельности, на обеде 2 февраля 1838 г. в зале Благородного собрания» (СПб, 1838) разнятся не только композицией (Лямина, Самовер, 2018: 40), но и объемом. Так, хранящийся в ГПИБ экземпляр (из Чертковской биб­лиотеки) содержит только речь Уваро­ва в честь Крылова и заключительное слово Оленина с предложением о подписке на изготовление медали в память о юбилее, стихи В.Г. Бенедиктова (напечатаны первыми) и Вяземского, а также краткую рос­пись музыкального сопровождения праздника. Но в любом случае такие брошюры (тираж, скорее всего, равнялся числу присутствовавших на торжестве) служили, говоря современным языком, пресс-релизами, весьма значимыми для освещавших торжество, так как они увидели свет до циркуляра министра-цензора. В зависимости от способности/возможности журналистов использовать эти материалы наряду с непосредственным восприятием «живых» приветствий в презентации последних можно обнаружить два основных типа: включение в отчеты полных текстов речей или сочетание в журналистских текстах цитирования, разного уровня полноты и адекватности пересказа выступлений и их комментирования, что обуславливает разный уровень релевантности подачи информации в периодике.

Как уже говорилось, первой о «великолепном патриотическом обеде, данном <…> любителями отечественной словесности, литераторами и художниками» в честь Крылова сумела сообщить в общем далекая тогда от литературы и ориентированная на довольно специфическую аудиторию ежедневная газета А.Ф. Воейкова «Русский инвалид». Да и она − в условиях повышенных цензурных строгостей – только через день после торжества (цензурное разрешение – 3 февраля 1838 г.). Это явно должно было удивить непосвященную в серьезные трения при подготовке юбилея аудиторию, привыкшую оператив­но знакомиться с новостями литературно-общественной жизни столицы с помощью также ежедневных «Северной пчелы» и/или «Санкт-Петербургских ведомостей», однако эти издания и 4-го февраля молчали о юбилее.

Странным для читателя должно было показаться и то, что в «Русском инвалиде» после довольно краткого изложения причины и хода «единодушного народно­го пира», на котором Крылова с «высокомонар­шею милостью» − награждением орденом Святого Станислава 2-ой степени – поздравил министр Уваров, и перечисления множест­ва «знатных особ», присутствовавших на празднике, второй абзац отчета начинался с упоминания о неучастии в нем «из известных писателей»12 Булгарина, Греча и «Сеньковского»13. Таким образом поданная информация об их отсутствии привносила в корреспонденцию ноту скандальности. Причем в этом воейковском пассаже можно было уловить намек на неблаго­по­лучие внутри литературного сообщества, как минимум, между оргкомитетом юбилея и названной тройкой литераторов и даже на некий демарш с их стороны, причем направленный против покровительст­вуемого свыше мероприятия. По мнению Ляминой и Самовер, данный выпад в «Русском инвалиде» инспирировал Уваров, но аргументов в пользу этого, думается, недостаточно. Бесспорно только то, что министр посчитал допустимым проинформировать об отсутствии Булгарина, Греча и Сенковского читателей, многие из которых составляли их постоянную аудиторию. Что касается мотивов Воейкова, то это в первую очередь эгоистичное желание любым способом уязвить давних недругов и более успешных конкурентов на литературно-журнальном поприще. Но если оценивать действия издателя «Русского инвалида» (да и его высокопоставленного цензора) исходя только из профессиональных требований максимально полного информирования общества о событии, то они оправданны.

Очевидно, настороженность министра народного просвещения в отношении сказанного на юбилее объясняется тем, что в первой публикации 4 февраля даже «Русский инвалид», получивший привилегию оперативного сообщения о празднике, ограничился лаконичным и несколько мозаичным обзором всего произошедшего и полным воспроизведением только двух приветствий − председательствовавшего на обеде Оленина и Уварова, который позиционировал себя как «представителя Его Державного благоволения» к «трудам и успехам» русской словесности на ее празднике14. Тогда же увидело свет стихо­творение П.А. Вяземского «На радость полувековую...» с комментарием, что оно, положенное на музыку М.Ю. Виельгорским, было исполнено на празднике известным певцом О.А. Петровым. Любопытно, что слова «Стихи, петые в честь И.А. Крылова», оказались вынесены в заголовок этого отчета, что, видимо, стало следствием редакторской неряшливости и/или вынужденной торопливости при верстке номера.

Куплеты П.А. Вяземского, по его позднейшей самооценке, «воспевшего и окрестившего дедушку Крылова так, что с легкой руки моей это прозвище было усвоено всею Россиею»15, по праву можно считать идейным центром единственной юбилейной публикации 4 февраля, да и многих позднейших, в которых они перепечатывались. При этом стихотворение «На радость полувековую...» отличалось от иных славословий Крылову, позволяя мыслящему читателю (в меньшей степени, наверно, их слушателю в атмосфере праздничного энтузиазма) не только восхищаться славой юбиляра, но и задуматься о «пространстве» его таланта.

Особый интерес приветственным куп­летам придавало то, что было широко известно об обвинениях Вяземского в «унижении» Крылова16, которые уже с начала 1820-х гг. раздавались в периодике, прежде всего благодаря Булгарину, а наиболее «посвященные» любители словесности могли знать и о спорах Вяземского о баснописце с самыми близкими ему литераторами, прежде всего с А.С. Пушкиным. Хотя подобные упреки часто основывались на неточных толкованиях высказываний критика, не подлежит сомнению, что до конца жизни Вяземский аргументированно отказывался принять идейное «направление» крыловских басен типа «Сочинитель и разбойник», «Философ и огородник» и превозносить «простонародие» его языка, ставя выше языка Дмитриева17. В 1825 г. новый виток полемики о значении баснописца обострил вопрос о понимании «духа народности», представителем которого Пушкин провозгласил тогда Крылова. Вяземский ответил Пушкину на журнальную похвалу русскому баснописцу за «какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться»18 в личном письме и прямо сопоставил «лукавство» с «бранью из-за угла», т.е. «чем-то лакейским» в уме Крылова, и отметил, что если «тут есть черты народные», то не ими стоит гордиться соотечественникам19. Пушкин, подчеркнем, признал долю правды в словах оппонента, впрочем, тоже только в письме от ноября 1825 г.: «Ты уморительно критикуешь Крылова. <…> Я назвал его представителем духа русского народа − не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял»20.

Разумеется, в поздравительном стихо­творении 1838 г. было бы нелепо писать о старых разногласиях с юбиляром. Тем более что в 1830-е гг., после переезда Вяземского в Петербург, наладились и его личные отношения с Крыловым, близким тогда к кругу Жуковского и Пушкина (кругу «литературной аристократии»). После смерти Пушкина и Дмитриева в 1837 г. этот круг четко осознавал необходимость укрепления своих позиций, а следовательно, единства с Крыловым, что и должен был продемонстрировать его юбилей, в оргкомитете которого в силу упомянутых выше обстоятельств «литературной аристократии» удалось занять лидирующее положение. К тому же в 1830-е гг. мироощущение самого Вяземского существенно менялось, росла и ностальгия по «русскому духу», схваченному «народным карандашом», что ярко прозвучало в стихах «Памяти живописца Орловского»21. На этом фоне в заздравной «песне»22 Вяземского Крылову вполне органично воспевание его именно как «народного поэта»23. Упомянув об опыте Крылова – комедиографа (его комедия «Урок дочкам» подразумевалась в строке «И дочкам он давал уроки»), автор справедливо утверждал: «Он баснями себя прославил»24.

Вяземский с юности ценил в баснописцах выбор «сочнейшей отрасли нашей словесности», ведь в баснях «ум прокрадывается <…> мимо цензуры», и «Хемницер, Дмитриев и Крылов часто кололи истиною не в бровь»25. Почти через 20 лет автор юбилейных куплетов признавал: «Где нужно, он навесть умеет // Свое волшебное стекло, // И в зеркале его яснеет // Суровой истины чело»26. Дар отражать действительность правдиво, «сметая» с людей «пороков пыль» и одновременно забавляя, чародействуя быть «нашим Орфеем»27, по Вяземскому, дает право Крылову, на почтение и его современников, и «внуков» − на жизнь в движении времени.

И все же внимательное чтение куплетов оставляет ощущение того, что в них заложена более сложная интенция, чем только прославление бессмертного баснописца. 25 февраля 1838 г. Вяземский, желая привлечь внимание к их с друзьями (общими с адресатом) участию в юбилее и связанным с ним публикациям, писал А.И. Тургеневу в Париж: «Получил ли ты наши крыловские штуки?»28 Интересен выбор слова «штуки», которое с арзамасских времен входило в лексикон Вяземского и часто подразумевало произведения с полемическим подтекстом, насмешкой29, метафорически характеризуемые автором как «леденец с перцем»30. «На радость полувековую...», думается, не совсем чуждо подобной традиции. Например, в контексте цитированной выше критики Вяземским «лукавства» Крылова дополнительную подсветку получала общая оценка баснописца: «Мудрец игривый и глубокий, / Простосердечное дитя, <…> Искусством ловкого обмана / Где и кольнет из-под пера: / Так Пётр кивает на Ивана, / Иван кивает на Петра»31. А описание ограниченного «избой» пространства «народного поэта», в ней празднующего «с музой свадьбу золотую»32, могло восприниматься как намек на границы творчества Крылова в целом: «Изба его детьми богата / Под сенью брачного венца; / И дети − славные ребята! / И дети все умны − в отца»33. Симптоматично, что в 1876 г. Вяземский, вспоминая о несправедливости обвинений его в предубеждении против Крылова, не преминул, однако, указать, что тот, в отличие от Дмитриева, «сосредоточил все дарование свое, весь ум свой в известной и определенной раме» и «вне этой рамы» он «никакой ценности не имеет»34.

Исследователи уже обращали внимание на едва ли не первое в отечественной литературе сочетание Вяземским обращения «дедушка» и именования баснописца по фамилии (вместо имени, как было принято в народной речи), что позволяло удачно синтезировать «элементы народной и высокой культуры» (Лямина, Самовер, 2018: 53; Леонтьева, Лурье, Сенькина, 2006: 10, 31). Но не меньшей удачей автора этого прозвища представляется его способность артикулировать разные акценты в отношении к юбиляру – от уважительно-ласкового до уменьшительно-фамильярного, от признания его тогдашним старейшиной всего литературного цеха до указания на преимущественную значимость его как писателя для «детей» (независимо от их возраста).

Таким образом, анализ юбилейных куп­летов Вяземского с учетом истории его отношения к баснописцу и проблеме народности в литературе не позволяет вполне согласиться с категоричным утверждением Ляминой и Самовер, что в них поэт стремился прославить «функцию» Крылова как «хранителя принципов и устоев рода, исходной и в то же время финальной фигуры традиционного социума», и связать это с концепцией «патриархального самодержавия». Сомнения вызывает вывод исследователей, что величание Крылова «дедушкой» появилось в куплетах Вяземского «вследствие» процесса «“огосударствления” реальной личности баснописца, т.е. обретения культурой николаевской эпохи вещественного символа искомой народности, понимаемой как укорененность современной культуры в толще времен» (Лямина, Самовер, 2018: 52−53), и ему служило. Тогдашнюю идейно-литературную позицию Вяземского, которая действительно переживала серьезную трансформацию, думается, неоправданно так однозначно увязывать с официальной идеологией. Более справедливым представляется предположение Леонтьевой, Лурье и Сенькиной, что при конструировании образа «дедушки Крылова» в 1838 г. его «идеологический потенциал не был столь ясен» − четкость «конструкта» образ получил только в ходе его разработки и канонизации в последующие годы.

Если стихотворение Вяземского «На радость полувековую...» объективно, благодаря своей емкости и запоминающейся формуле величания Крылова, претендовало на центральное место в первом юбилейном отчете «Русского инвалида», то завершила крыловскую тему в этом номере написанная в простонародном духе «Запоздалая речь русских инвалидов И.А. Крылову» присутствовавшего на юбилее генерала – выходца из солдат И.Н. Скобелева (подпись Р.И.). В ней подчеркивалась ценность «полезной, умной, назидательной жизни» баснописца35, но в духе бойкой «площадной» коммуникации, довольно характерной для газеты Воейкова. Правда, не исключено, что данное поздравление, датированное 3 февраля, вынужденно заместило тексты, которые в тот день не смогли (не успели) получить одобрение Уварова.

5-го февраля информация об юбилее и юбиляре в «Русском инвалиде» была существенно дополнена. Подборку открывал полный текст выступления Жуковского, который из газет сумели напечатать только воейковская и еще через десять дней «Мос­ковские ведомости». Очевидно, Уваров пошел здесь на уступки Жуковскому, считавшему важным донести до читающей публики весь комплекс принципиальных для него и его единомышленников тезисов, хотя остается недостаточно ясным, почему среди «избранных» оказались именно эти две газеты.

Жуковский начал с провозглашения чест­вования Крылова «праздником нацио­нальным», а его имени – «достоянием отечества», и данный тезис в пересказе или в виде цитат появился и в других юбилейных отчетах. В отличие от второго тезиса − об историческом контексте юбилея, о том, что на крыловском торжестве недостает двух писателей: «предшественника» юбиляра в литературе И.И. Дмитриева и А.С. Пушкина «едва расцветшего», но уже обретшего «славу народную», и «потери» эти «свежи» в «нашем сердце»36. Понятно, что актуализация темы смерти Пушкина (в дни ее годовщины!) была крайне нежелательна для властей и, по словам Греча, непосредственно для Уварова, который не забыл о «личных счетах» к погибшему поэту и активно противился публикации именно этого фрагмента выступления Жуковского37.

Третий тезис, который явно выделен в его речи, касался проблемы «народности», которая, как уже говорилось, второе десятилетие не сходила с повестки дня при обсуждении творчества Крылова. Жуковский, почти 30 лет назад одним из первых написавший о басенном таланте Крылова, сумел теперь более широко посмотреть на его значение. Оратор признал истинную народность юбиляра в том, что его «поэтические уроки мудрости <...> обратились в народные пословицы», и с этим связал его право на бессмертие, ведь пословицы «живут с народами и их переживают»38. В речи Жуковского прозвучали и важные слова благодарности Крылову за «русский народ, которому в стихотворениях своих» баснописец «так верно» высказал «его ум и с такою прелестию» дал «столько глубоких наставлений»39. Размышления Жуковского о заслугах Крылова перед литературой и обществом помогали современникам точнее осознать истинное величие баснописца.

За речью Жуковского Воейков поместил приветствие В.Ф. Одоевского, выступившего от лица младшего поколения, которое «училось читать», проникаться русским духом и осваивать русский язык по басням Крылова. Подхватив один из тезисов Жуковского, оратор назвал сочинения Крылова теми «немногими» произведениями, «которые близки человеку во всех летах, во всех состояниях его жизни, во всех концах нашей величественной родины» и, соответственно, востребованы и профессиональным литератором, и простолюдином40. Таким образом, юбилейная тема в номере от 5 февраля получала достойное развитие, причем вдумчивый читатель мог заметить элемент диалога (и не всегда полного согласия) между прозаическими приветствиями Жуковского и Одоевского и куплетами Вяземского с их многослойным идейным содержанием.

В том же номере «Русского инвалида» увидели свет и отличавшиеся консервативной национально-патриотической направленностью стихотворные поздравления юбиляру популярного тогда поэта В.Г. Бенедиктова и более известного опытами в других литературных формах Р.М. Зотова. В стихах Бенедиктова (их на празднике читал министр внутренних дел Д.Н. Блудов), как и в выступлении министра Уварова, отмечалось царское внимание к Крылову и его празднику. Зотов восхищался исключительной «русскостью» юбиляра: «нет чужеземного ни тени» в «любимом нашем поэте и русском человеке»41.

Удачным можно назвать завершение юбилейной темы в номере от 5 февраля. В конце его Воейков поместил «Примечания к басне “Волк на псарне”» И.П. Быст­рова, датированные днем чествования писателя. Статья была написана товарищем Крылова по службе в Публичной биб­лиотеке по горячим следам их разговора об истории создания одного из самых знаменитых произведений баснописца и о ее весьма вольном изложении в недавней публикации «Литературных прибавлений к “Русскому инвалиду”»42. Среди всех юбилейных материалов в прессе эта статья оказалась единственной, посвященной конкретному произведению и уточнению фактов биографии юбиляра.

 

Чествование Крылова в газетах: сходства и различия в презентации

5 февраля о чествовании Крылова сообщили еще два издания – «Санкт-Петербургские ведомости» под редакцией А.Н. Очкина, последовательно и откровенно представлявшего официальную позицию43, и набиравший тогда популярность еженедельник под редакцией умеренно-либерально настроенного А.А. Краевского «Литературные прибавления к “Русскому инвалиду“». Кроме того, 5 февраля (17 − по григорианскому календарю) сокращенный вариант юбилейного отчета из вышедшего накануне номера «Русского инвалида» и со ссылкой на него представила немецкоязычная газета St. Petersburgische Zeitung. Издаваемая Академией наук и соответственно напрямую связанная с Уваровым, она перепечатала и указание на отсутствие Греча, Булгарина и Сенковского на торжестве44. И только 8 февраля юбилейная тема появилась на страницах «Северной пчелы». Интересно сравнить отклики на юбилей названных русскоязычных изданий, учитывая уже рассмотренные нами двухдневные опыты «Русского инвалида».

Крупнейшая официальная газета страны напечатала пространный отчет, занявший третью и большую часть четвертой полосы, точно озаглавленный взятыми из речи Уварова словами «Праздник русской словесности» и композиционно закольцованный оценкой 2 февраля как «незабвенного» дня в «летописях нашей литературы»45. Автор (вероятно, сам Очкин) перечислил присутствовавших на торжестве и в отличие от «Русского инвалида» умолчал об отсутствовавших. Много внимания он уделил эмоциональной атмосфере юбилея − сначала всеобщему «радостному ожиданию», что «ветеран нашей словесности» будет осчастливлен «всемилостивейшим вниманием к трудам его», потом разделенному всеми гостями «умилению» Крылова при чтении Уваровым «Высочайшей грамоты» о его награждении, подписанной императором в день юбилея. Причем к описанной сцене журналист дал и свой комментарий в духе уваровских идеологических установок: «Умиление заразительно, и милость царская глубоко трогает душу русского»46.

«Санкт-Петербургские ведомости» полностью воспроизвели только «прекрасный тост»47 Уварова в честь Крылова и стихо­творения Вяземского и Бенедиктова. При этом в отличие от механического соединения фрагментов в юбилейных публикациях «Русского инвалида» в газете Очкина профессионально использовались репортажные «связки», приводились выразительные детали, например, в описании исполнения положенных на музыку стихов Вяземского: «Припев повторялся хором и после громкого блестящего tutti бархатный голос Петрова возглашал: / “Здравствуй, дедушка Крылов!” / И всякий раз после этого раздавались восторженные рукоплескания, клики, энтузиазм неудержимый!»48

Выступления Жуковского и Одоевского «Санкт-Петербургские ведомости» представили в пересказе с выборочным цитированием, существенно обеднявшем их смысл и даже искажавшем некоторые авторские акценты. Разумеется, Очкин, как и другие редакторы, не смог познакомить читателей с одним из ключевых для Жуковского и его единомышленников тезисов о недавних тяжелых «потерях» в писательском корпусе. Но даже первая фраза Жуковского о месте литературы в жизни государства и общества и ее способности консолидировать всех своих почитателей: «Любовь к словесности, входящей в состав благоденствия и славы отечества, соединила нас здесь в эту минуту»49 − не прозвучала в газете. Она ограничилась воспроизведением повторявшейся из издания в издание довольно тривиальной формулировкой тоста Жуковского: «За славу и благоденствие России и за успехи русской словесности!»50 А при пересказе слов Жуковского о литературной славе юбиляра явно нерелевантным был выбор канцеляризма «беспорочная»51, принятого в официальных извещениях о награждениях.

Вместе с тем к удачам юбилейной публикации в «Санкт-Петербургских ведомостях» можно отнести воспроизведение заключительного тезиса речи Жуковского о бессмертии народного творчества Крылова. Готовивший материал журналист, закольцевав его композицию темой праздника, сумел в заключение сказать и о важнейшей для каждого человека, тем более творческого, проблеме старости, смерти и перспективы вечной жизни в своих произведениях.

Сопоставление разработки юбилейной темы в «Санкт-Петербургских ведомостях» и в «Северной пчеле» (которую, заметим, регулярно читал сам Крылов) обнаруживает немалые расхождения. Прежде всего Булгарин и Греч, желая оправдать обращение к теме лишь 8 февраля, открыли номер «Высочайшей грамотой» о награж­дении Крылова от 2 февраля, опубликовав ее в отделе «Внутренние известия» как новость от 7 февраля при том, что еще 6 февраля она появилась в одноименном отделе газеты Очкина как «известие» от 5 февраля52. А следом за царским рескриптом «Северная пчела» напечатала отчет о чествовании, напоминающий очень облегченный вариант публикации «Ведомостей». Хотя у редакторов газеты несмотря на отсутствие на празднике хватало источников информации о нем: от упомянутых выше «пресс-релизов» события до побывавшего там их сотрудника Н.А. Полевого. Однако в «Северной пчеле» не было ни одного полного текста приветствия Крылову, а о речи министра народного просвещения, которого ни разу не назвали по фамилии (хотя Блудова, лишь прочитавшего стихи Бенедиктова, назвали), было только упомянуто. Зато по складывавшемуся обычаю «мас­совой» газеты она рассказала о занимательном − о меню торжественного обеда с названиями блюд типа «Демьянова уха».

Вообще расположение, краткость и акценты этой публикации, занявшей чуть более трети первой полосы и нескольких строк на второй полосе, заметно отличают ее от других откликов на юбилей. Примечательно и невключение куплетов П.А. Вяземского в отчет, хотя в нем сообщалось, что именно при их исполнении «восторг дошел до высшей степени», и давалась отсылка к их тексту «ниже»53, т.е. на третьей полосе газеты. Думается, на такое композиционное решение редакторов «Северной пчелы» повлияло их восприятие Вяземского как конъюнктурного певца Крылова, остававшегося человеком «из другого прихода»54.

Любопытно, что на той же третьей полосе было помещено полемическое «пояснение» Греча на сообщение «Русского инвалида» об их с Булгариным отсутствии на торжестве. Журналист попытался свести «историю» к недоразумению с А.Ф. Смирдиным, не сумевшим обеспечить их билетами, а также сослался на нездоровье, не позволившее ему, в отличие от Булгарина, навестить юбиляра и поздравить не только письмом55.

Особенности идейной позиции «Северной пчелы» ярко проявились в заключительной фразе отчета о юбилее. Педалирующая мысль о том, что именно «царская милость и внимание», оказанные «первому писателю» в отечестве, сулят русской литературе «многие годы славы и процветания», она оказалась более верноподданнической, чем концовка юбилейной публикации в «Санкт-Петербургских ведомостях», которая оставляла читателя в размышлениях о писательском бессмертии.

Наибольшей краткостью информирования читателей о празднике Крылова отличились 5 февраля «Литературные прибавления к “Русскому инвалиду“». Правда, в отличие от газет Очкина, а позднее Булгарина и Греча, помещенная Краевским заметка «50-летний юбилей И.А. Крылова» в отделе «Смесь» обещала возвращение к теме, которое действительно состоялось в следующем номере, но отнюдь не в планировавшемся формате «особой статьи» со «всеми подробностями»56. Судя по хранящейся в ОР РНБ переписке причастных к освещению юбилея в еженедельнике Краевского (ее материалы в разные годы час­тично вводились в научный оборот), эти планы были нарушены вмешательством Уварова.

Ситуация обострилась 4 февраля, когда возникла проблема с воспроизведением речи Жуковского, которая должна была войти в статью, видимо, написанную с участием членов оргкомитета. Об этом свидетельствовал ответ хорошо понимавшего законы журналистики Вяземского на колебания редактора газеты: «Надобно Жуковскому переговорить с министром, тем более что о нем тут дело. Мое мнение печатать статью, какова есть, чтобы не терять времени, а там увидим, что будет. Видели ли Вы статью в нынешнем Инвалиде? Во всяком случае можете перепечатать мои и Бенедиктова стихи»57. Не вполне ясно, правда, что означал вопрос Вяземского о газете Воейкова: 4 февраля он еще не опубликовал полностью ни речь Жуковского, ни стихи Бенедиктова. Реализовать советы Вяземского Краевский тогда не смог, напечатав 5 февраля лишь краткий отчет о торжестве и анонс будущей статьи. А вместо нее 12 февраля увидела свет подборка стихов Вяземского и Бенедиктова (без произведения Зотова), дополненная датированным 3 февраля стихотворением «Лавровый лис­ток» молодого писателя и преподавателя русской литературы Е.П. Гребенки. Возможно, недовольство Жуковского неполнотой представления его речи в «Санкт-Петербургских ведомостях» привело его к отказу уступать требованиям Уварова на «поле» поддерживавшегося тогда «литературной аристократией» еженедельника Краевского, в результате чего министр запретил последнему 12 февраля печатать все прозаические приветствия.

Вместе с тем Уваров позволил оргкомитету юбилея использовать «Литературные прибавления к “Русскому инвалиду“» для «пояснения на пояснение г. Греча»58, несмотря на то, что цензура всегда боролась с «личностями» в журналистике59. Наверно, здесь сыграло роль то, что в высших кругах тогда стали обсуждать некоторые «проколы» при организации юбилея, которой руководил Уваров, − особенно при раздаче билетов, и распространение подобной информации связывали с Гречем (Голубева, 1997: 103−104). В результате Уваров оказался заинтересован в том, чтобы реплика редактора «Северной пчелы», в которой публично указывалось на «билетную» проблему, была опровергнута в газете А.А. Краевского 12 февраля от имени учредителей юбилея.

Их коллективное «объяснение» было написано П.А. Вяземским − и это, очевидно, еще одна «крыловская штука», на которую он обращал внимание в письме А.И. Тургеневу. Начав черновик заметки выражением «для оправдания себя», автор переправил его на более официальное, хотя неуклюжее: «для устранения от себя упрекания в произвольной раздаче билетов или умышленном исключении из сего празднества кого-либо из желавших в нем участвовать»60. Далее излагалась история «безбилетности» Греча, поясняющая, что за несколько дней до юбилея ему (как и другим находившимся в Петербурге лицам) были присланы билеты для раздачи, но он письменно отказался этим заниматься, да и сам участвовать в празднестве. В той же заметке Вяземский объявлял об «ошибке, вкравшейся в Инвалид», относительно отсутствия Сенковского, который если и «не был на помянутом обеде, то взял билет на оный и, следовательно, именем своим участвовал»61.

Посылая В.Ф. Одоевскому «наше пояснение», Вяземский просил передать текст Краевскому для представления в цензуру за его подписью и публикации в его газете, а также в газете Воейкова. При этом автор признавал право Одоевского и Краевского «изменить» что-либо в предложенной «редакции» заметки, но просил оставить неизменным то, что касалось Сенковского. Одновременно он сообщил коллегам, что по договоренности между Жуковским и Уваровым Краевский с подготовленной статьею «должен немедленно явиться» напрямую к министру62.

12 февраля «пояснение» появилось в «Литературных прибавлениях...», а Воейков эту субботу предпочел сделать выходным и более не вернулся к теме, избежав неприятного для него признания в не­спра­ведливости уравнивания поведения Греча и Сенковского. Заметим, кстати, что в отличие от Греча редактор «Библиотеки для чтения» не только не отреагировал на выпад Воейкова, а потом на уточнения в газете Краевского, но вообще проигнорировал сюжет о юбилее Крылова. Зато, обозревая книжные новинки за март 1838 г., Сенковский подробно остановился на брошюре, подведшей итоги чествования П.А. Загорского и познакомившей читателей с его подробной биографией, которую «Библио­тека для чтения» перепечатала на четырех страницах мелким шрифтом63. На фоне повторного обращения журнала к юбилею Загорского молчание о вызвавшем резонанс в обществе крыловском празднике выглядело явно демонстративным.

12 февраля информация о юбилее Крылова вышла за границы петербургской периодики: статью из главной официальной газеты страны, сохранив даже заголовок «Праздник русской словесности», перепечатали «Московские ведомости». Особенно интересно, что без каких-либо анонсов в следующем номере 16 февраля это издание смогло сообщить «вполне» два приветствия Крылову − не только Одоевского, но и Жуковского, что, как указывалось выше, стало камнем преткновения для большинства других газет.

Выходившая два раза в месяц «Художественная газета» Кукольника также попыталась присоединиться к информированию о юбилее. В номере от 15 февраля сообщение о нем сопровождалось обещанием позднее напечатать «особую статью» с приложением «нового портрета» Крылова. Любопытно, что автор заметки подчеркнул нежелание газеты торопиться с «подобной» публикацией, которая «всегда будет своевременна». Но намерение ее «издать около 6 номера»64 (т.е. не ранее апреля) осталось нереализованным.

 

Вариации на юбилейную тему в журналах

Вполне вероятно, что неудача Кукольника, как и несостоявшаяся «особая» статья в еженедельнике Краевского, во многом обуславливались решением Уварова свернуть разработку юбилейной темы в газетах, а вторая публикация «Московских ведомос­тей» оказалась просто счастливым исключением. Одновременно министр, очевидно, посчитал целесообразным представить полный, но в нужном духе прокомментированный отчет о юбилее в своем ведомственном издании, которое Уваров с самого начала позиционировал как ключевой идео­логический орган в стране. Февральский номер «Журнала Министерства народного просвещения» поместил обстоятельную и довольно живо написанную корреспонденцию Б.М. Федорова «Обед, данный Ивану Андреевичу Крылову...» (подпись Б.Ф.). В ней полностью приводилось даже приветствие Жуковского, правда, как и все другие, оно печаталось в формате подстрочной сноски. В основном же тексте автор, назвав Жуковского «певцом отечественной славы и одним из первых учредителей праздника», уточнил его скорбную реплику, что на чествовании «двух недостает» − Пушкина и Дмитриева, и добавил имена Карамзина, Державина, Ломоносова и Хемницера. Так комментарий журналиста выхолащивал дух острой актуальности и определенной политической независимости из высказывания Жуковского (если иметь в виду выделение в нем трагической фигуры Пушкина), которое притом не утаивалось от читателя. Заканчивалась корреспонденция восхвалением не только того «уважения, с каким ценятся великие дарования в отечестве нашем», но и лично Уварова − «радушного хозяина на пире русской словесности»65. Разумеется, для министра было бы желательно на этой ноте завершить обсуждение юбилея Крылова в периодике.

Однако обращения к нему продолжились и позднее. Булгарин и Греч вполне ожидаемо не ограничились юбилейным сообщением в «Северной пчеле» и более чем через месяц напомнили о «прекрасном торжестве русской литературы» в редактировавшемся ими же журнале «Сын отечества и Северный архив» в рубрике «Летопись событий за февраль 1838 года» (цензурное разрешение 15 марта). Неясно, было ли обусловлено отсутствие этого сюжета в предыдущем номере в конце февраля давлением Уварова или колебаниями самих журналистов. Так или иначе, в отличие от публикации в газете, в журнале было полностью процитировано приветствие Крылову министра и ни слова не сказано об отсутствии Булгарина и Греча на юбилее и последовавшем обмене объяснениями в газетах. Зато, будто отвечая на повторную статью «Библиотеки для чтения» о юбилее Загорского, «Сын отечества и Северный архив» продолжил сообщение о «торжественном обеде Лафонтену нашему66» информацией об очередном докторском юбилее, случившемся даже ранее крыловского и не в столице («в Гатчине, 24 января»), и напоминанием о более давних подобных празднованиях, включая того же Загорского в 1836 г. и даже Лодера в 1827 г.67. Заканчивался экскурс в историю пожеланием − обобщением, «чтобы чаще торжествовали такие юбилеи людей, оказывающих услуги человечеству и памятных подвигами в честь отечества!»68 Возможно, такой концовкой редакторы журнала «Сын отечества и Северный архив» хотели показать, что не склонны преувеличивать ни роль Уварова в организации чествования, ни исключительное значение писательского юбилея в целом.

В конце марта 1838 г. увидел свет первый номер «Современника» под редакцией П.А. Плетнева с его статьей «Праздник в честь Крылова», которая следовала за его же очерком «Литературные утраты», напоминавшим об уходе выдающихся русских писателей в 1826−1837 г. Логично отказавшись в столь поздней юбилейной публикации от элементов новостного жанра, Плетнев стремился обобщить сказанное на чествовании, представляя его «всеобщим русским праздником», поскольку творчество Крылова доступно «всем возрастам» и удовлетворяет «всем вкусам»69. Центральной же в статье «Современника» стала собственно фигура юбиляра, литературные заслуги которого предлагалось рассматривать в трех ракурсах − как поэта вообще, как баснописца и как русского писателя. В результате критик сумел сделать справедливый вывод, что, ограничив «деятельность свою в самом тесном роде поэзии» (басне), Крылов достиг уровня «первого баснописца» в современной Европе и притом положить во «всемирное книгохранилище <...> творение о своем отечестве»70.

Другим достоинством публикации Плетнева было его желание посмотреть на состоявшийся праздник с общефилософской и психологической точки зрения − как на свидетельство особой судьбы, данной свыше и одновременно заслуженной самим юбиляром. Так, в финале статьи внимание обращалось на «полувеселое и полузадумчивое лицо» Крылова, который во время юбилея, представлялось журналисту, вновь мысленно проходил по «чудному пути», указанному ему «тайным Провиде­нием, чтобы темное, заботам и трудам обреченное дитя увенчано было в старости по единодушному отзыву всего отечества»71. Однако указанные достоинства развития темы крыловского юбилея в «Современнике» соседствовали с такими нередко встречающимися недостатками в журналистских выступлениях Плетнева, как многословие и вялость в изложении.

Статьи Плетнева «Праздник в честь Крылова» и «Литературные утраты» привлек­ли внимание Полевого в «Очерке русской литературы за 1838 год», напечатанном в «Сыне отечества и Северном архиве» через месяц после сообщения там о самом торжестве. Реакция Полевого была издевательской: он оценил «искусство» автора на «3-х печатных листах» не сказать ничего как годное для «дипломатики», а не литературы72 и в целом негативно отозвался о перешедшем к Плетневу «Современнике». Такой полемической репликой о качестве освещения крыловского юбилея завершилось его обсуждение в русской периодике начала 1838 г., если, конечно, не считать публикаций о ходе реализации предложений по увековечиванию памяти о юбиляре и юбилее. Так, «Коммерческая газета» еще 24 марта на первой странице известила читателей о выбитии медали «в воспоминание о совершившемся пятидесятилетии литературного поприща Крылова» за счет казны (Оленин от имени орг­комитета на юбилейном обеде объявил об открытии подписки на ее изготовление). Одновременно газета объявила о новой инициативе − «сборе пожертвований» для учреждения стипендии Крылова для учащегося из малоимущей семьи, который «со стороны» Министерства финансов поручен был служившему там Вяземскому73.


Подытоживая сказанное...

В целом анализ откликов отечественных газет и журналов на первый публичный писательский юбилей в России − прижизненное чествования Крылова 2 февраля 1838 г. − показал, что становление нового медиаформата (если использовать современное понятие) шло в условиях прямого давления министра народного просвещения С.С. Уварова, взявшего на себя функции цензора всех публикаций. Вместе с тем его диктатом, конечно, невозможно объяснить все особенности освещения праздника в периодике − даже те, которые, на первый взгляд, могли быть связаны с цензурными ограничениями.

Наиболее подробные и по возможности релевантные отчеты о юбилее поместили газета А.Ф. Воейкова «Русский инвалид» и «Журнал министерства народного просвещения»74, при том что именно его Уваров продолжал использовать для влияния на всю систему воспитания и образования в целях распространения государственной идеологии в стране. В этих изданиях, а также в «Московских ведомостях» − в дополнении к перепечатанному из «Санкт-петербургских ведомостей» материалу − увидел свет полный текст приветствия В.А. Жуковского Крылову, который содержал не только глубокие размышления о его заслугах перед Россией и праве на поэтическое бессмертие, но и об историческом контексте его праздника − кончине в 1837 г. А.С. Пушкина и И.И. Дмитриева. Так Жуковскому удалось использовать по крайней мере часть периодики для актуализации вопроса о российском литературном пантеоне, что свидетельствовало о понимании им возможностей формирования исторической памяти в ходе юбилея и его обсуждения в печати. В свою очередь, Б.М. Федоров в «Журнале министерства народного просвещения» сумел найти, видимо, оптимальный для ведомственного издания вариант примирения требований министра-цензора и одного из ключевых членов юбилейного оргкомитета, настаивавшего на публикации его речи «без изменений», напечатав в подстрочном примечании выступление полностью и смягчив его остроту в своем комментарии в основном тексте.

Среди важнейших требований к освещению юбилея, как и любого другого значимого события, кроме полноты является оперативность публикаций. В непростых цензурных условиях добиться максимальной оперативности сумел лишь «Русский инвалид», поместив 4 февраля хотя бы часть материалов (без указанной речи Жуковского). Остается неясным, почему этого не сделала (не смогла? не захотела?) главная официальная газета «Санкт-Петербургские ведомости», редактировавшаяся близким Уварову А.Н. Очкиным, при том что и на следующий день ее юбилейный отчет ограничился сокращенным пересказом и частичным цитированием Жуковского. И только неоперативность «Северной пчелы» можно объяснить главным образом давлением министра.

Разумеется, публикации во всех изданиях старались отразить приподнятую атмосферу праздника и были выдержаны в панегирическом тоне в адрес «царской милости и внимания» к Крылову и в его лице к отечественной литературе в целом, в адрес организаторов чествования и его «хозяина» Уварова и, конечно, в адрес самого виновника торжества, причем в духе времени особо прославлялись народность, общенациональный характер его творчества. Однако акценты в изданиях ставились по-разному, что очень заметно, например, при сопоставлении заключительных строк статей. Если первый «адрес» ожидаемо был приоритетным для подчеркнуто верноподданнической «Северной пчелы», то автор «Санкт-Петербургских ведомостей» предпочел расстаться с читателем на философской ноте раздумий на тему смерти и бессмертия Крылова. Совершенно закономерна была философская интонация в концовке статьи П.А. Плетнева в «Современнике», ведь она писалась без газетной спешки и для качественного («ученого») журнала.

Обращает на себя внимание то, что все авторы − и речей на обеде, и статей в периодике, − называя юбиляра «ветераном нашей словесности», видели в нем почти исключительно баснописца, игнорировали его место в развитии других литературных жанров, видов творчества, в том числе журналистики. Хотя еще в 1827 г. в «Московском телеграфе» П.А. Вяземский, говоря о лучших журналистах в истории России, ее журнальной «аристократии», не забыл о Крылове75. В 1838 г. только в «Современнике» подчеркивалось, что гений Крылова шире, чем гений баснописца, в роли которого он появился лишь 30 лет назад, но о его журналистских опытах не упоминал и Плетнев76.

Самую высокую оценку всех авторов отчетов о юбилее получили исполненные на нем куплеты Вяземского «На радость полувековую...», которые увидели свет уже в первом отчете «Русского инвалида» и многими другими изданиями приводились полностью. Сразу широко растиражированное, стихотворение закрепило в исторической памяти именование «дедушка Крылов» и по праву определило лицо праздника и его освещения в прессе в целом. Вместе с тем, представляется, его не стоит трактовать исключительно как апологию «патриарха наших писателей» и связывать с идеологическими установками Уварова в отношении крыловского чествования, противопоставляя всему комплексу весьма неоднозначных высказываний Вяземского о творчестве Крылова и до, и после его юбилея. Вдумчивый читатель уже в 1838 г. мог уловить в куплетах Вяземского возможности для многозначных оценок, что обогащало и содержание всех включивших их публикаций.

Трудно оценить однозначно и такой «сюжет» при освещении юбилея, как указание «Русского инвалида» на отсутствие Греча, Булгарина и Сенковского на празднике Крылова и последовавшие «объяснения» Греча в «Северной пчеле» и «оправдания» Вяземского от имени юбилейного оргкомитета в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”». Здесь в клубок противоречий соединились и принцип полноты информирования о событии, и беспринципность в противостоянии определенных журналистских групп, а отчасти и невозможность по цензурным и даже этическим причинам описывать случившееся со всеми подробностями.

Таким образом, первый же опыт освещения в прессе писательского юбилея – чествования Крылова − свидетельствует о неизбежном влиянии на него и установок властей, причем не всегда выступающих в монолитном единстве, и трений (часто «партийных», но не только) внутри «сословия литераторов». Праздник оказался не способен примирить, а отчасти даже обострил противоречия не только внутри литературного и журналистского сообщества, но и между ними и властью, прежде всего министром Уваровым, в значительной мере из-за различий в понимании того, какие акценты в формировании исторической памяти о юбилее и юбиляре призвана делать периодика. И если можно согласиться с мнением, что изначально сама власть видела «истинный смысл» чествования «в утверждении единства между властью и словесностью» (Лямина, Самовер, 2018: 55), то надо признать, что в реальности все оказалось сложнее. Отголоски разногласий в отношениях литераторов с властью, а также внутрикорпоративного соперничества и розни в большей или меньшей степени заметны на страницах включившихся в юбилейный дискурс изданий, причем не только русскоязычных и не только в России. Проявилось отсутствие единодушия и в том, что не все крупнейшие печатные органы даже обеих столиц отозвались на него (знаменательно молчание петербургской «Библиотеки для чтения» и журналов Москвы), не говоря уже о прессе, пусть малочисленной, других городов. Вместе с тем во всех юбилейных публикациях манифестировалась консолидация вокруг признания и прославления народности басен «дедушки» Крылова, что сыграло позитивную роль в формировании не только исторической памяти о юбиляре, но и представлений о российском литературном пантеоне в целом.


Примечания

1 Если ныне доминирует мнение, что Крылов родился в 1769 г., то в 1838 г. склонялись к 1768 г. Только в первом газетном отчете о юбилее говорилось о праздновании 72-летия писателя (Русский инвалид. 1838. № 31. С. 122), что, однако, могло объясняться и опечаткой.

2 Московский вестник. 1827. № 18. С. 226–230.

3 Библиотека для чтения. 1836. Т. 19. Отд. 6. С. 74−76.

4 Север­ная пчела. 1837. № 166. С. 663−664.

5 Русская старина. 1905. № 4. С. 201.

6 О праздновании 50-летнего юбилея баснописца Крылова Обществом здешних литераторов и художников // ГАРФ. Ф. 109. Оп. 68. № 40. Л. 1.

7 [Греч Н.И.] Почему Греч и Булгарин не были на празднестве И.А. Крылова // Русская старина. 1905. № 4. С. 201; Греч Н.И. Записки о моей жизни. СПб, 1886. С. 498–502.

8 Греч Н.И. Записки о моей жизни. СПб, 1886. С. 499−500.

9 Плетнев П.А. Сочинения и переписка. СПб, 1885. Т. II. С. 95.

10 Лобанов М.Е. Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова. СПб, 1847. С. 78.

11 Плетнев П.А. Указ. соч. С. 102.

12 Русский инвалид. 1838. № 31. С. 123.

13 Предположение, что Воейков «намеренно исказил фамилию» Сенковского (Лямина, Самовер, 2018: 60), представляется недостаточно аргументированным, тем более что в «Русском инвалиде» опечатки встречались часто (в той же статье − 1837-й год указан как юбилейный для Крылова).

14 Русский инвалид. 1838. № 31. С. 123.

15 Вяземский П.А. Приписка к статье «Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева» // Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М.: Искусство, 1984. С. 354 (Здесь и далее в цитатах курсив автора).

16 Показательна реакция Греча: «Пели очень хорошие куплеты кн. Вяземского. За несколько лет до того Вяземский в одном послании своем воспевал трех баснописцев «Иванов»: Лафонтена, Хемницера и Дмитриева, а слона-то и не заметил; теперь же возгласил: «Здравствуй, дедушка Крылов» (Греч Н.И. Записки о моей жизни. СПб, 1886. С. 501).

17 Вяземский П.А. Приписка к статье… С. 359−360, 356. Ср.: Вяземский П.А. Несколько вынужденных слов // Сын отечества. 1824. № 14. С. 308−310.

18 Пушкин А.С. О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. XI. C. 34.

19 Там же. Т. XIII. С. 238.

20 Там же. С. 240.

21 Вяземский П.А. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1986. С. 260−262, 257−260. Кстати, это стихотворение впервые появилось в собранном Владиславлевым «Альманахе на 1838 год».

22 «Песнью в день юбилея И.А. Крылова» названы эти куплеты в подборке произведений, хранящихся в архиве Вяземского (РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 878).

23 Русский инвалид. 1838. № 31. С. 123.

24 Там же.

25 Вяземский П.А. Полн. собр. соч. СПб, 1884. Т. IX. С. 25.

26 Русский инвалид. 1838. № 31. С. 123.

27 Там же.

28 Остафьевский архив кн. Вяземских. СПб, 1899. Т. IY. С. 25−26.

29 Ср.: 30 марта 1819 г. Вяземский писал А.И. Тургеневу о своей остроумной и полемически заостренной статье «О новых письмах Вольтера»: «Посылаю тебе сыноотечественную штуку. Прочтите ее в арзамасском ареопаге» (Остафьевский архив князей вяземских. Т. 1. СПб, 1899. С. 208).

30 Там же. С. 140.

31 Русский инвалид. 1838. № 31. С. 123.

32 Кстати, метафора «золотой свадьбой» в отношении 50-летия профессиональной деятельности героя уже была известна русской публике как минимум с 1 декабря 1825 г., когда «Северная пчела» в таких выражениях, ссылаясь на немецкую традицию, сообщила о юбилеях Гете и «натуралиста» Блуменбаха (см. об этом: Лямина, Самовер, 2018: 52). Однако стоит уточнить, что если Вяземский очень одобрительно писал о прославивших Крылова баснях, то в газете Булгарина об отправной точке для юбилея Гете – о принесшем ему известность романе «Страдания молодого Вертера» − говорилось в резко негативном ключе (Северная пчела. 1825. № 144. С. 1).

33 Русский инвалид. 1838. № 31. С. 123.

34 Вяземский П.А. Приписка к статье… С. 356.

35 Русский инвалид. 1838. № 31. С. 124.

36 Русский инвалид. 1838. № 32. С. 126. Ср. с реакцией Вяземского на смерть И.И. Дмитриева в письме от октября 1837 г. к В.Ф. Одоевскому с просьбой написать об этом в петербургской периодике: «Еще великая потеря! <...> растравляет в русском сердце еще свежие, незажившие раны» (Отчет Императорской публичной библиотеки за 1895 год. СПб, 1898. С. 83).

37 Греч Н.И. Записки о моей жизни. СПб, 1886. С. 502. Любопытно, что речь Жуковского по не вполне понятным причинам не включалась в его прижизненные собрания сочинений. В примечании к ее публикации в Полном собрании сочинений и писем Ф.З. Канунова указала, что автограф ее неизвестен и печатается она по «первой публикации», которая, правда, приписана «Журналу Министерства народного просвещения» (Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: в 20 т. М.: Яз. рус. лит., 2012. Т. 12. С. 510).

38 Русский инвалид. 1838. № 32. С. 126−127.

39 Там же. С. 126.

40 Там же. С. 127.

41 Там же.

42 Там же. С. 128. О замысле этой статьи и его воплощении см.: И.А. Крылов в воспоминаниях современников. М.: Худ. лит., 1982. С. 240−242.

43 Исследователям еще предстоит разобраться в причинах отставания газеты Очкина в информировании читателей об юбилее Крылова по сравнению с изданием Воейкова. Это кажется тем более странным, если принять версию Д.А. Бадаляна (2018: 210) о принадлежности Очкина, подчиненного Уварова, к его приспешникам, который даже редакторское кресло в «Санкт–Петербургских ведомостях», издаваемых от Академии наук, в 1836 г. получил благодаря ее президенту Уварову.

44 St. Petersburgische Zeitung. 1838. № 29. P. 124.

45 Санкт-Петербургские ведомости. 1838. № 29. С. 123−124.

46 Там же.

47 Там же. С. 123.

48 Там же. С. 124.

49 Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем... С. 368.

50 Санкт-Петербургские ведомости... С. 124. Сразу отметим, что так передавали тост Жуковского и другие издания.

51 Там же.

52 Правда, в St. Petersburgische Zeitung рескрипт императора в переводе на немецкий язык тоже печатался в номере от 8 февраля как «известие» от 7 февраля (обе даты - по юлианскому календарю).

53 Северная пчела. 1838. № 32. С. 125.

54 Там же. 1845. № 9. С. 55.

55 Северная пчела. 1838. № 32. С. 127.

56 Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». 1838. № 6. С. 118.

57 Отчет Императорской публичной библиотеки... С. 68.

58 Литературные прибавления... № 7. С. 140.

59 Показательно, что, по воспоминаниям И.И. Панаева (правда, никем больше не подтвержденным), именно за «личности» в рассмотренном выше юбилейном отчете «Русского инвалида» Воейков провел три дня на гауптвахте и «очень тщеславился своею смелою выходкою» (И.А. Крылов в воспоминаниях современников... С. 291−292).

60 ОР РНБ. Ф. 391 (Краевский А.А.). Ед. хр. 905. Л. 3-3-об.

61 Там же. Л. 3-об.

62 Там же. Л. 1. Письмо датировано архивистами «февралем 1838», но нетрудно уточнить: не ранее 8 и не позднее 11 февраля. Заметим, кстати, что в целом юбилейная тема тогда уже уходила из фокуса внимания Вяземского: 9 февраля он писал Краевскому о совсем иных литературно-журнальных заботах (Отчет Императорской публичной библиотеки... С. 69).

63 Библиотека для чтения. 1838. Т. XXYII. С. 40−44 (отдел YI «Литературная летопись»).

64 Художественная газета. 1838. № 3. С. 114. Неясно, правда, о ком «из отличнейших наших художников» шла речь в цитированном анонсе. Едва ли подразумевался К.П. Брюллов: ныне очень известный, но так и не оконченный самим художником портрет Крылова принято датировать 1839 г., да и анонсировала газета изображение карандашом, а не маслом. Кстати, о продолжении работы Брюллова над крыловским портретом газета писала в 1840 г. (№ 17. С. 35). Можно предположить, что в анонсе 1838 г. говорилось о К.А. Ухтомском, который упоминался в том же феврале в переписке Оленина и Жуковского в связи с поручением ему изображения Крылова и его кабинета по заказу вел. кн. Марии Николаевны (Кеневич, 1869: 311), но начинающего художника, наверно, рано было причислять к «отличнейшим».

65 Журнал Министерства народного просвещения. 1838. Ч. XYII. № 2. С. 223, 222.

66 Любопытно, что именно «Лафонтеном нашим» был назван Крылов в посвященной ему биографической статье Н.А. Полевого в журнале «Живописное обозрение» (1837. Т. 3. С. 22), которая, возможно, и напомнила будущим зачинателям праздника о приближении юбилейной даты.

67 Сын отечества и Северный архив. 1838. Т. 2. № 3. С. 57, 58.

68 Там же. С. 58−59.

69 Современник. 1838. № 2. С. 68

70 Там же. С. 64.

71 Там же. С. 70. Стоит заметить, что журналист явно был доволен своей юбилейной аналитикой, о чем прямо говорилось в некрологе Крылову в 1844 г.

72 Там же.

73 Коммерческая газета. 1838. № 33. С. 141.

74 Правда, и в этих изданиях не было ни слова, например, о приветствии Крылову малолетних сыновей императора, организованном перед началом торжественного обеда в отдельной комнате.

75 Московский телеграф. 1827. № 5. С.111.

76 Интересно в этой связи, что организаторы юбилея, устроив в зале, где он проходил, выставку книг Крылова, представили и журналы, в которых он участвовал. Сегодня уверенно можно говорить о наличии там специально оформленных номеров «Драматического вестника» и с большой вероятностью − «Почты духов» (Тимофеева, 2017: 41).

 

Библиография

Бадалян Д.А. С.С. Уваров и журнальная борьба 1830–1840-х годов // Тетради по консерватизму. 2018. № 1. С. 203−218.

Голубева О.Д. И.А. Крылов. СПб: [б. и.], 1997.

Десницкий А.В. Иван Андреевич Крылов. М.: Просвещение, 1983.

Кеневич В.[Ф]. Пятидесятилетний юбилей Крылова// Кеневич В.[Ф]. Материалы для биографии И.А. Крылова. СПб, 1869. С. 306−317 (Сборник статей, читанных в Отделении русского языка и словесности Академии наук. Т. 6).

Кеневич В.[Ф]. Указатель статей о Крылове и его сочинениях // Кеневич В.[Ф]. Биб­лиографические и исторические примечания к басням Крылова. 2-е изд. СПб, 1878.

Леонтьева Л.Г., Лурье М.Л., Сенькина А.А. «Два великих дедушки» // «От... и до...»: юбилейный альманах в честь Е.В. Душечкиной и А.Ф. Белоусова. СПб: Бельведер, 2006. С. 9−35.

Лямина Е., Самовер Н. Крылов и многие другие: генезис и значение первого литературного юбилея в России // Нов. лит. обозрение. 2017. № 145 (3). С. 158−177. Режим доступа: https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/145_nlo_3_2017/article/12483/

Лямина Е.Э., Самовер Н.В. Крыловский юбилей 1838 года как культурный и идео­логический феномен // Транснациональное в русской культуре. М.: Нов. лит. обозре­ние, 2018. С. 6−83.

Прохорова И.Е. Юбилей писателя и русская журналистика: задачи, удачи, опаснос­ти // Медийные стратегии современного мира. Краснодар: Кубанск. гос. ун-т, 2017. С. 125−128.

Прохорова И.Е. Юбилейное чествование писателя и журналистика в России: ab ovo // Русская литература и журналистика в движении времени. Ежегодник 2018: междунар. науч. журн. М.: Фак. журн. МГУ, 2019. С. 227−241.

Степанов Н.[Л]. И.А. Крылов. Жизнь и творчество. М.: Гослитиздат, 1949.

Степанов Н.[Л]. И.А. Крылов. М.: Молодая гвардия, 1963.

Тимофеева Л.А. «Юбилейные книги» И.А. Крылова // Печать и слово Санкт-Петербурга (Петербургские чтения – 2016): в 2 ч. СПб: СПбГУПТД, 2017. Ч. 1. С. 36−43.